4 минуты с театром - 2000-01-14

На большой сцене театра Моссовета Георгий Тараторкин существует давно и потому уже причислен к лику местных святынь, кои есть во всех академических театрах. Их портреты обычно вешают по соседству с портретами основоположников, желая продемонстрировать посетителям преемственность великих поколений. Театральный Тараторкин не отступает от привычного большинству Тараторкина кинематографического. В образе Родиона Раскольникова он прожил большую жизнь - как на сцене родного театра, так и экранной версии бессмертного романа. Достоевским он пропитан насквозь, все остальные роли - лишь ответвления от этого прочно вросшего корнями в землю дерева. С тех пор, как он произнес те сакраментальные слова Я убил - за ним закрепилось амплуа советского неврастеника, предназначенного на роли Треплева, Гамлета, Чацкого и Печорина. Никого из перечисленных он не сыграл, но Раскольниковым остался навсегда - и в производственных пьесах , в иностранных мелодрамах,и в телевизионных детективах и экранизациях, и даже на посту секретаря Союза Театральных Деятелей. Когда-то в репертуаре театра Моссовета был спектакль Версия - версия жизни и смерти Александра Блока. Главную роль - нервного и страдающего поэта, конечно, играл Тараторкин. Он проиграл судьбу Блока как по нотам - начиная с первого детского стихотворения и заканчивая инвалидной коляской и клетчатым пледом. При всей декадентской изломанности, присущей всем героям этой истории, Тараторкин оставался мужчиной ,он не позволил ввергнуть себя в пучину истерики, столь привлекательной в предложенных драматургом диалогах и монологах. Его обращения в зал были не пафосны, а интимны, он гениально молчал и желчно смеялся, он читал чужие стихи как свои- и если Поэма Двенадцать рвалась и металась по сцене, как каркающая раненая ворона, то поэма разрыва - О доблестях, о подвигах, о славе - была почти пропета как любимая и знакомая мелодия. Мелодия опустевшего сердца. Так, видимо, происходило и с Блоком. И этот мучительный революционный надрыв чувствовался в спектакля академического орденоносного театра в самый расцвет брежневской эпохи - середины семидесятых. Ум - это не только ум. Ум - это вкус, ум - это устремления, ум - это отсутствие самолюбования, кокетства и суеты. На Преступление и наказание - в версии театра спектакль назывался Петербургские сновидения- педагоги актерских вузов водили своих студентов на занятия, наблюдать за поединком Раскольникова и Порфирия Петровича. Эти сцены, выстроенные с филигранной точностью, доводили до экстаза и высоколобых критиков и случайных посетителей. Тараторкин и Марков играли их каким-то сто двадцать пятым планом, переводя уровень своего общения друг с другом на высшую точку понимания, они как дельфины передавали мысли на расстояния посредством ультразвука - и этому научить невозможно, это уже работа мысли и степень обнаженности души, которая дается от Бога.

Сегодня таких работ все меньше и меньше. От уровня дельфинов мы с облегчением перешли на уровень обезьян и, в основном, чешемся и икаем, приводя в неистовство дуру-публику. И лишь малые очаги настоящей страсти и страстности можно еще обнаружить на территории московской театральной Мекки. Георгий Тараторкин относится к своей профессии с уважением и бережностью, что всегда передается зрителям, сидящим в зале - тогда они перестают быть дураками и с удивлением обнаруживают, что они способны сострадать и мыслить.