Слухи и мифы как фактор революции - Владислав Аксенов - Цена Революции - 2020-11-29
29.11.2020
29 ноября 2020 г. В студии «Эха Москвы» — Владислав Аксенов, старший научный сотрудник Института российской истории РАН Эфир ведет Михаил Соколов
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Сегодня наш гость — старший научный сотрудник Института российской истории РАН Владислав Аксенов, один из 3-х номинантов Гайдаровской премии по истории этого года за книгу «Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914-1918)». Те, кто нас смотрит, могут увидеть эту толстую, солидную книгу. Очень рекомендую! Другими номинантом был Владимир Хутарев-Гарнишевский. Он выступал в программе «Цена революции» в этом году, так что его тоже можно как-то послушать. А премию получила группа сотрудников «Мемориала» — Александр Щербаков, Алена Козлова, Ирина Островская, составители книги «На сердце пали все печали. Судьбы крестьян в XX веке». Мы их поздравляем и, думаю, еще с ними пообщаемся. Владислав, добрый вечер!
В. Аксенов
―
Здравствуйте!
М. Соколов
―
Ну что, я рад, что книга вышла недавно и уже заслужила высокие оценки. Такой простенький вопрос: сколько лет работы уходит на тысячу страниц?
В. Аксенов
―
Здесь, конечно же, нельзя перевести страницы в года или тем более в месяцы. Я еще в 2002 году защитил кандидатскую диссертацию по ментальным проблемам российской революции 1917 года и, собственно, тогда понял, что необходимо хронологически расширять это исследование. То есть черновик я написал в 2012 году. Соответственно, к этому времени я работал, и после 2012 года еще 8 лет дорабатывал. То есть дело, конечно же, не в количестве страниц, а, надеюсь, в чем-то другом.
М. Соколов
―
Да, но качество все рецензенты отмечают. Давайте теперь, собственно, о сути — о слухах, образах и эмоциях. Вот я хочу сегодня разобраться, что же расшатало самодержавный режим в России, казавшийся многим незыблемым. Есть такой показатель — сейчас очень красивые картинки крутятся на YouTube: у кого была самая большая армия. Например, у России она была самая крупная в Европе практически весь XIX и начало ХХ века — вдвое-втрое больше других государств. И вдруг такая страна рушится в том виде, в каком она была. Как менялось отношение к высшей власти, к самодержцу Николаю II в стране с начала века? Чем были, на ваш взгляд, недовольны рабочие, крестьяне, купцы, интеллигенты?
В. Аксенов
―
Вы употребили очень актуальный термин «расшатали». У нас любят порассуждать, кто виноват, кто расшатал. Другие говорят, что не кто, а что расшатало. К сожалению, особенно в рамках часто звучащей сегодня концепции о так называемых «цветных» революциях у нас в обществе утверждается некий такой в лучшем случае политтехнологический подход к революции: как ее делают, кто ее делает. Ну а в худшем случае — банально-конспирологический: что виноваты какие-то таинственные силы, масоны, внутренние или внешние враги. Конечно же, это не так. Конечно же, когда мы изучаем революции… А революция — это очень сложное явление, которое обусловливается экономическими и политическими, да и социальными и культурными факторами. Потому что если мы рассматриваем политическую символику революций — допустим, не только идеи, которые озвучивали те или иные политические лидеры, а если мы изучаем те символы, за которыми шли простые люди, общество, то мы видим в них переплетение совершенно разных пластов. Это и некое культурное столкновение традиционализма и модерна. Допустим, как ни странно, первыми, кто предчувствовал и предсказал и мировую войну, и затем революцию 1917 года, были не политики, не военные, а художники и писатели. Потому что они очень тонко чувствовали обострение, что ли, нервов общества. Здесь можно привести много примеров, когда вплоть до точного года называли, что в 1917 году будет революция или в 1914 году начнется мировая война. То есть я еще раз хочу сказать, что этот конфликт, который проявляется в годы Первой мировой войны, а потом уже выплескивается в форме социального взрыва на улицы Петрограда, накапливается, наверное, где-то на рубеже с конца XIX века. Сегодня существуют разные периодизации русской революции. Не так давно, в общем-то, при активном содействии нашего Института российской истории РАН принята концепция Великой российской революции, которая начинается в феврале 1917 года и заканчивается в 1922 году с окончанием Гражданской войны. Кто-то расширяет эти рамки, говорит о периоде Смуты, которая начинается с 1914 года и заканчивается, соответственно, 1922. А есть точка зрения, что, в общем-то, революционное брожение начинается в пореформенной России (это 80-90-е годы XIX века), и тоже заканчивается, соответственно, с окончанием Гражданской войны. То есть хронологические рамки разные, и наверное, они все имеют право на существование в зависимости от того, как мы расставляем акценты. Что касается непосредственно вашего вопроса о том, что же стало причиной, традиционно историки называют так называемые объективные и субъективные причины. Объективные причины (я не буду их подробно расписывать) — это пресловутый крестьянский вопрос, который особенно остро встал после отмены крепостного права. Потому что вроде бы крестьяне получили личную свободу. Вроде бы они получили право выкупать свои наделы. Но тем не менее, количество земельных наделов по сравнению с теми, которыми они владели до реформы, сократилось — так называемые «отрезки». Это, в общем-то, многие помнят из школьной программы. Обостряется рабочий вопрос. Здесь тоже интересные парадоксы. Многие историки спорят, что же всё-таки происходило в экономике России начала ХХ века — развивалась она или, наоборот, загнивала? Некоторые считают, что если мы видим развитие экономики, то, соответственно, откуда же было взяться революции, если всё было замечательно? Но не будем забывать о том, что любое развитие ставит новые задачи, новые вызовы. И если власть (и общество тоже) на эти вызовы своевременно не реагирует, то параллельно прогрессу начинаются какие-то очень болезненные процессы. Если мы рассмотрим, допустим, рынок рабочей силы, высокая концентрация производства в городах — это замечательно для промышленников, но это очень плохо для самих рабочих, потому что спрос на труд оказывается ниже, чем само предложение труда. Отсюда пониженные заработные платы, повышенные штрафы на рабочих. И это всё, конечно же, превращало пролетариат в такую бурлящую массу. То есть нет никакого парадокса в том, что успешное экономическое развитие, промышленное, финансовое развитие вместе с тем провоцировало и обострение социальных конфликтов. То есть макроэкономика, микроэкономика...
М. Соколов
―
Но, наверное, еще и психология. То есть психологически люди с трудом устраивались в новом мире. Всё менялось, надо было адаптироваться. Это тоже проблема.
В. Аксенов
―
Совершенно верно. Вот я, например, в своей книге использую разные современные подходы. В частности, эмоциологический подход. Он предусматривает изучение так называемых эмоциональных репрессий. Вот человек, вчерашний крестьянин, оказывается в городе. Но город — это совершенно иная культурная среда. Город требует иных форм общения и поведения, к которым вчерашние крестьяне не готовы. У них случаются конфликты с представителями власти, заводской администрации и так далее. Если мы рассмотрим рабочий протест, действительно (не будем брать еще первую революцию) с 1912 года вплоть до начала Первой мировой войны, до лета 1914 года рабочий протест постоянно рос. Увеличивалось количество забастовок. Более того, увеличивалось и количество политических забастовок. Только первая половина 1914 года дала больше политических стачек, чем весь 1913 год. Летом, в начале июля 1914 года в Петрограде современники говорили о том, что начинается революция по типу 1905 года. Были прямые сравнения с январем 1905 или с декабрем в Москве — так называемое Декабрьское восстание. Ощущение революционизации общества, конечно же, было. Но с другой стороны, если мы повнимательнее рассмотрим все эти конфликты рабочих с заводской администрацией, мы видим, что очень многие разгорались из-за, казалось бы, случайных поводов. Это какое-то оскорбление рабочего со стороны представителей администрации — оскорбление словом или действием, какая-то несправедливость, доведение до самоубийства. В рабочей среде был довольно большой процент самоубийств, особенно молодежи, которая приезжала в город и ощущала там себя абсолютно ненужными и потерянными людьми. Все эти психологические нюансы играли, в общем-то, не меньшую роль, чем политическая конфронтация. Но не будем еще забывать о политической сфере, потому что помимо вот этих пресловутых крестьянского и рабочего вопроса, был еще и политический вопрос. Казалось бы, Первая российская революция подарила России парламент — Государственную думу. Некоторые современники основные законы Российской империи, редакция которых была принята в апреле 1906 года, воспринимали как конституцию. Формально да, Государственная дума соответствует парламенту. Но тем не менее, никто из министров (я уж не говорю о самом Николае II) не называл Государственную думу парламентом. Более того, те же самые основные законы Российской империи, которые некоторыми (допустим, тем же Павлом Николаевичем Милюковым, лидером кадетов) интерпретировались в качестве конституции, прописывали, что власть императора является самодержавной. Вот этот парадокс самодержавной власти при наличии вроде бы верховного закона и парламента, конечно же, создавал серьезную почву для последующих конфликтов. И, в общем-то, вплоть до 1917 года эта дискуссия, какая же форма правления в России — дуалистическая монархия или самодержавная — продолжалась. Это тоже очень серьезный революционный фактор. Это если мы говорим об объективных причинах. Но конечно же, были и субъективные причины. И здесь я хочу сделать такое небольшое отступление. Дело в том, что несмотря на название мои книги — «Слухи, образы, эмоции»... Кому-то может показаться, что это сборник анекдотов, каких-то смешных историй, написанный с целью повеселить читателя. Нет, на самом деле я достаточно серьезно подошел к этой теме. Книга написана на массовых источниках совершенно разных типов и видов. К этим массовым источником я применял количественный метод. Главная моя задача была, наверное, показать, что даже такие, вроде бы случайные, на первый взгляд, вещи, как распространяющиеся слухи, подчинялись некоторой логике. То есть когда мы говорим о том, что слухи сыграли определенную роль в российской революции, мы ни в коем случае не отрицаем объективный и закономерный характер революции. Мы не отрицаем наличие экономических проблем, крестьянского вопроса, политических конфронтаций в обществе. Мы всего лишь показываем взаимодействие человеческого измерения. Потому что, конечно же, человек является главным актором революции с его эмоциями, с его какими-то психофизиологическими потребностями. И не будем, конечно же, забывать о неких объективных процессах, законах, по которым развивается государство и общественные институты. И вот, на мой взгляд, только комплексное изучение и объективного, и стихийного фактора позволяет, собственно, изучить такое сложное и многогранное, многоплановое явление, как революция. Если проиллюстрировать это примером, скажем, как сочетается объективный и стихийный компонент революции, как я уже сказал, революция 1917 года в России была предопределена объективными факторами. Война, конечно же, тоже поспособствовала. Вот вы упомянули: самая большая армия. Если мы почитаем пропаганду, которую вело государство, официальные печатные издания, вербальную пропаганду в печати и визуальную пропаганду через массовый выпуск военно-патриотического лубка, плакатов, открыток, то мы видим, что идет некое противопоставление святого русского воинства и воинства антихриста — императора Василия Федоровича, как называли Вильгельма II.
М. Соколов
―
То есть да, такое интересное противопоставление. В общем, варвары? Святая Русь и варвары.
В. Аксенов
―
Не просто варвары. Их называли цивилизованными варварами. И самое интересное, почему Вильгельм? Как доказывали, что Вильгельм II — антихрист? Тут же была очень интересная аргументация. Аргументация следующая: потому что немцы изобрели множество машин. Вот эти знаменитые «берты», цеппелины, аэропланы — это всё представлялось продуктом не человеческого ума и не рук человека, а изобретением дьявола. А почему русское воинство святое? Потому что у нас не хватает снарядов, у нас проблемы с тяжелой артиллерией, у нас нет цеппелинов, газового оружия и прочие проблемы. Таким образом пропаганда проводила мысль, что мы с богом и природой, а они с техникой. И поэтому мы неминуемо победим. Кроме того, пропаганда постоянно проводила мысль, что наши людские ресурсы неисчерпаемы, поэтому в Германии население призывного возраста через год-другой закончится, а у нас еще людей хватает. И в конце концов сами солдаты, когда понимают, что к ним относятся просто как к пушечному мясу, видят, как себя ведет верховное командование, конечно же, тоже наполняются вот этим протестом. Этот протест необязательно должен быть облечен в некую рациональную форму — социалистической агитации, кадетской, либеральной. Просто люди с какого-то момента начинают понимать, что главные враг человека — это не Вильгельм II, как его показывает пропаганда, а Николай II. Потому что именно он гонит людей на убой. Именно он не обеспечивает солдата винтовкой. Действительно, были случаи (в конце концов пришлось закупать винтовки в Японии), когда людей направляли на передовые без оружия. Это всё нам известно по письмам, по дневникам.
М. Соколов
―
То есть десакрализация монарха и, грубо говоря, падение его рейтинга связаны всё-таки, на ваш взгляд, с поражениями Первой мировой войны, с возложением на себя функций главнокомандующего?
В. Аксенов
―
Это один из факторов. Потому что не будем забывать: вообще когда власть существует в неком патерналистском режиме, отношение к власти как отец всех народов, отец-благодетель, национальный лидер, то такой статус приводит к повышенной ответственности самодержца, генерального секретаря, президента или еще кого-то. И чем больше властитель берет на себя этих функций, тем, соответственно, строже к нему относится население. Власть императора в России считалась священной, сакральной. И таким образом любые ошибки приводили к вопросу: а так ли священна эта власть? Чем выше поднимается человек, тем, соответственно, страшнее и больнее падать. Если мы изучаем, допустим, крестьянские высказывания о власти и войне, то мы видим: уже буквально в первые недели начала войны, когда начинается мобилизация, крестьянство начинает проклинать царя. То есть десакрализация начинается не с момента первых поражений — в определенных кругах, повторяю, в крестьянской среде, а именно с начала войны, когда в разгар сельхозработ крестьян вдруг начинают гнать на убой, как они это понимали. Кроме того, мобилизация сопровождалась реквизицией лошадей, скота.
М. Соколов
―
Да еще и выпить не дают.
В. Аксенов
―
Да, кстати, выпивка — это же тоже определенная традиция проводов на войну. Это был некий ритуал оплакивания солдата. То есть это не просто желание как-то расслабиться. Хотя это тоже: релаксация — очень важная функция выпивки. Но это некий религиозный ритуал проводов. И если этот религиозный ритуал нарушается, то, возможно, человек не вернется с войны. То есть тут всё замешано, конечно же, на традициях и психологии. Это необходимо учитывать.
М. Соколов
―
А вот статья 103-я, о которой вы пишете — об оскорблении величества, с каторгой до 8 лет. Она реально суровее современных статей Уголовного кодекса об оскорблении государственной власти. И что, это помогало власти сохранять священной особу императора и его семьи?
В. Аксенов
―
Нет. На мой взгляд (и, в общем-то, источники это подтверждают), все эти законы о защите чести и достоинства публичных людей только провоцируют общество. Потому что, понимаете, претензии к тому человеку, у кого власть, будут всегда. Если этот человек пытается законами от этих претензий (а оскорбление — это просто эмоционально окрашенная форма недовольства) таким образом защититься, это в конце концов только плохо сказывается на его имидже. Что касается сравнений с нашим законом, вы знаете, что интересно? Действительно, 103-я статья предусматривала 8 лет каторги. Но с 1903 года эта высшая мера наказания ни разу не принималась. Наиболее распространенное наказание — это месяц ареста. Это в условиях самодержавной монархии! Причем месяц ареста можно было получить по совершенно разным причинам. Достаточно было использовать в своей речи матерный оборот в присутственном месте, где висел портрет императора. Это могло быть просто безадресное проклятие, некое выражение. И тем не менее, даже в присутствии изображения это считалось оскорблением царского величества. В первом случае, конечно же, следовало предупреждение. Но если человек находился в состоянии какого-то эффекта, эмоционального возбуждения, он, конечно же, на это предупреждение реагировал неким новым проклятием, новым высказыванием.
М. Соколов
―
Но опьянение, вы пишете, было смягчающим обстоятельством.
В. Аксенов
―
Да, там было несколько смягчающих обстоятельств. Состояние опьянения — потом некоторые пытались таким образом доказать: я же был выпивши, поэтому чего же вы меня? Дальше — необразованность человека. То есть неграмотный человек получал меньший срок, чем грамотный, потому что грамотный должен понимать, что он говорит. Очень большое значение имело, политически благонадежный или нет этот человек. То есть если это неоднократное нарушение, там уже могли дать и 2 года крепости или выслать на поселение с лишением всех прав состояния и так далее. Были и другие отягчающие обстоятельства. Например, этническая принадлежность. В годы Первой мировой войны расцветает германофобия. Начинается выселение русских этнических немцев — даже тех, кто являлись подданными Российской империи. К ним относились с большим подозрением, поэтому этнический немец мог получить. И евреи тоже, потому что в годы Первой мировой войны также растут и антисемитские настроения. Их, в частности, распускает Ставка. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич был известным антисемитом. Именно из Ставки идут слухи о том, что повально все евреи являются немецкими шпионами. Начинается насильственная депортация из прифронтовой полосы. Людей с семьями просто загоняют в теплушки и перевозят в Поволжье, Урал и Сибирь. Действительно, евреев довольно много. Хотя если мы рассматриваем случаи оскорбления со стороны этих этнических групп, мы видим, что самые сильные, эмоционально жесткие оскорбления, как ни странно, высказывали русские крестьянки, солдатки.
М. Соколов
―
Это понятно. А вот скажите, чем было вызвано повеление Николая II ограничить использование этой статьи в 1916 году?
В. Аксенов
―
Да, в феврале 1916 года, совершенно верно. Потому что начинается слишком большой вал этих политических дел. Очевидно, что чем больше этих дел, тем больше резонанс, тем больше проблема раздувается, и это в конечном счете негативно сказывается на имидже власти. Поэтому решается объявить некую амнистию. Все эти дела начинают по-новому пересматриваться уже на уровне Министерства юстиции. Хвостов собирает всю информацию. Но опять-таки, он сам рекомендует, в каком случае следует простить человека и ликвидировать дело, а в каком случае человек всё-таки не заслуживает снисхождения. Опять-таки, фактор этнической принадлежности, фактор политической благонадежности — они играют свою роль. Но нужно понимать, что в феврале 1916 года уже было поздно предпринимать какие-то серьезные шаги. Этот вал критики продолжался.
М. Соколов
―
Я хотел спросить, было ли что-то типа ожидания смерти царя в этом кризисе монархического сознания? Вот бог приберет, как выражались эти оскорбители, этого дурака, грабителя, антихриста, развратника, изменника — и всё будет хорошо, будет настоящий царь. Или нет?
В. Аксенов
―
Вы знаете, в крестьянской среде — вообще, мне кажется, в любом человеке вне зависимости от его образовательного и культурного уровня — существует несколько пластов. Условно говоря, некий такой архетипический пласт эмоционального поведения. Просто образованный человек его, как правило, контролирует. А у крестьян, конечно же, в силу меньшей образованности этот пласт проявлялся ярче всего. Мы видим, что очень часто крестьяне использовали сказочные сюжеты для интерпретации того, что же происходит на самом деле. Несколько таких сюжетных линий, в принципе, прослеживаются на протяжении всей нашей истории. То есть мы здесь можем сравнить с Петром I, с отношением к нему и крестьян, и особенно старообрядцев. И вот многие слухи про Петра повторяются про Николая II. Какие это слухи? Что царь подменный, что его подменили. Дело в том, что власть проводит так называемую саморепрезентацию. В годы Первой мировой войны выходит огромное количество визуальной продукции, фотографий, на которых царь показан в простой походной военной форме, вместе с простыми рядовыми солдатами, крестьянами, с лесником он где-то встретился. И крестьяне рассматривали лицо Николая II именно уже на фотографии. Одно дело мы смотрим на какой-то живописный портрет, не зная, насколько он соответствует действительности. Когда они видят фотографии, они обращают внимание на его невысокий рост, слегка курносый нос. И в то же время есть великий князь Николай Николаевич — статный, у него такой орлиный профиль. Они видят, насколько они непохожи, и приходят к выводу, что Николай II ненастоящий, а настоящего царя то ли убили, то ли что-то с ним сделали, а за него у нас кто-то правит. Кстати, был такой Никита Брюнгин. Так вот он заявлял о том, что царь ненастоящий, и оскорбления в этом не усмотрели. Его дело проходило по 103-й статье. В результате к нему применили совершено другую меру наказания: его признали сумасшедшим и поместили под принудительный психиатрический надзор. Это тоже было — не только тюрьма, не только каторга, но и дома для умалишенных.
М. Соколов
―
Вот о сумасшествии. Смотрите, вы пишете о шпиономании. Кругом искали шпионов, погромы немцев. Можно ли говорить о том, что перед революцией в России в массовом сознании было нечто вроде массового психического расстройства? И вообще если сам режим навязывает представление, что кругом враги, то в конце концов люди начинают думать, что если они кругом, то они, конечно, и внутри власти, пробрались в самые верхи и пакостят во время войны народу.
В. Аксенов
―
Вы знаете, что интересно? О психических расстройствах мы можем говорить в такой клинической форме, в терминологии психиатрической, можем использовать как некую метафору. Так вот в дневниках и письмах современников, особенно где-то осенью 1916 года, словосочетание «Россия — это сумасшедший дом» очень часто встречается. Своих оппонентов начинают обвинять в сумасшествии. Самые ненавистные политики — Николай II, Александра Федоровна, министр внутренних дел Протопопов (последний министр) — все считают их сумасшедшими. То есть это такой очень распространенный эпитет, ярлык, который навешивают на своих оппонентов. Понятно, что, допустим, Александра Федоровна действительно страдала некой неврологией, но с точки зрения клинической картины едва ли мы можем называть ее сумасшедшей. То же самое Николай II. Он был довольно специфический человек в плане общения. Как известно, его обвиняют в отсутствии воли. Но болезни как таковой здесь не было. Тем не менее, если мы почитаем отчеты психиатров, если мы посмотрим на статистику поступлений душевнобольных, то мы видим, что действительно в годы Первой мировой войны количество психических заболеваний развивается. Причем, как отмечали сами психиатры, не только за счет поступлений душевнобольных из армии. Понятно, что человек, оказавшийся на невиданной ранее войне... Не будем забывать, что Первая мировая война не похожа ни на одну другую войну предшествующего времени. Такого количества человекоубийственный техники, такого масштаба, такого затяжного характера, когда люди месяцами сидели в окопах под дождем — это было очень тяжело психологически вынести. С таким еще никто не сталкивался. Поэтому объективно увеличивалось количество сумасшедших на фронте. Но и ожидающие их люди в тылу тоже испытывали, может, менее сильные, но не менее серьезные проблемы. O невротизации общества говорят психиатры-современники. Это, повторяю, подтверждается статистикой. Что касается шпиономании. В некоторых случаях действительно оборачивается проблемой, потому что сопровождается галлюцинациями, слуховыми и зрительными, а это уже признак именно клинического случая. Самое интересное, что шпиономания проявляется в массовом доносительстве. Люди пишут в Департамент полиции — иногда анонимки, иногда нет: вот в моем доме, в моей квартире живет шпион. Там разные удивительные формулировки: потому что по ночам он устраивает оргии с употреблением немецкого языка. А другой шпион, потому что он пускает дым из своей комнаты, и оттуда раздается колокольный звон. То есть он не просто шпион, а еще какой-то мистик и так далее. И что самое интересное, Департамент полиции вынужден все эти случаи расследовать. За подозреваемыми устанавливается наружное наблюдение. И те полицейские, которые занимаются этим наружным наблюдением, в конце концов сами приобретают некую манию преследования. Очень много случаев, когда полицейских отправляют на пенсию, увольняют, потому что они становятся сумасшедшими.
М. Соколов
―
Я имел в виду еще и что и во власти должны быть шпионы, и там у них прямая линия с Берлином из какого-то дворца. Они всё выдают. И Распутин шпион и германский агент. Это же всё тоже есть в массовом сознании.
В. Аксенов
―
Распутин не просто шпион и германский агент. Распутин — организатор и командующий группы гипнотизеров-шпионов. То есть, по слухам, в Германии появляются войска гипнотизеров — и регулярные войска, и такие группы диверсантов, которые забрасывают. И вот Распутин якобы возглавляет такую диверсионную группу. Он уже загипнотизировал Александру Федоровну, гипнотизирует Николая II, поэтому является таким тайным правителем. Что касается прямого телефона и телеграфа, это тоже очень интересно. Абсолютно абсурдный слух о том, что Александра Федоровна провела прямой провод в Берлин и каждый вечер перед сном отчитывается перед своим кузеном Вильгельмом II. Что интересно, так как эти слухи попадали в Департамент полиции, полиция обязана была их расследовать. И вот несмотря на всю абсурдность, директор департамента полиции Брюн-де-Сент-Ипполит в мае 1915 года отправляет очередной запрос дворцовому коменданту и между делом осторожно интересуется: скажите, у вас в Зимнем дворце правда есть какой-то телефон, телеграф, о котором все говорят? То есть если уж даже директор Департамента полиции колеблется, то что же тогда говорить о простых людях?
М. Соколов
―
Если говорить о заговорах и слухах о заговоре, можно ли считать слухи о заговоре доказательством того, что реальные заговоры существовали? А вдруг это были утечки?
В. Аксенов
―
Нет, дело в том, что, к сожалению, многие хорошие специалисты-историки, которые занимаются очень узкой темой — допустим, изучают, скажем, только либеральную прессу... Вот они читают либеральную прессу и видят, что либералы, как сегодня говорят, расшатывают лодку. А другие читают социалистическую прессу и видят, что социалисты раскачивают лодку. Третьи занимаются Земгором и видят, что там вызревают революционные настроения. Четвертые изучают психологию высшего офицерства и видят, что и офицеры тоже созрели для революции.
М. Соколов
―
И монархическая пресса тоже там добавляет свое.
В. Аксенов
―
Совершенно верно. Да, кризис монархического сознания. Не будем забывать, что в так называемый Прогрессивный блок, который был создан летом 1915 года и который потом тоже обвиняли в революционизации общества, входили и умеренные националисты. То есть понимаете, в чем дело: какую социальную группу мы ни возьмем, мы везде обнаруживаем неприятие верховной власти и признание, что в стране необходимы перемены. О чем это говорит? Это говорит о том, что в стране не было какого-то единого центра революционизации. Эти идеи вызревали в самом обществе. Но, к сожалению, до сих пор продолжают обвинять то Земгор, то ЦВПК, то Гучкова, то Милюкова. Более того, если мы почитаем агентов охранных отделений, то увидим, что в них пересказываются не менее абсурдные слухи. Самое интересное, наверное, донесение агентов охранного отделения в январе-феврале 1917 года, то есть прямо накануне самого взрыва. Там они пишут абсолютную глупость — пересказывают, что городская дума решила, что как только Николай II ее распустит, она в полном составе перебирается в Москву и оттуда объявляет о государственном перевороте.
М. Соколов
―
То есть не городская, а Государственная дума.
В. Аксенов
―
Простите, да, Государственная дума, конечно же. А почему в Москву? А потому что в глазах власти кажется, что именно в Москве начнется революция. Почему? Потому что там образовался Земгор, там сильны общественные организации. Московская городская дума в свое время поддержала великого князя Николая Николаевича, которого Николай II и Александра Федоровна подозревали в некоем заговоре и измене. И так далее. То есть власть уверена, что революция начнется в Москве.
М. Соколов
―
А она в Петрограде. Вот я вас теперь спрошу о фейках, как говорят, и слухах, которые укрепились даже во многих исторических работах. Если можно, в таком блиц-темпе. Был ли в феврале 1917 года в Петрограде голод как в блокадном Ленинграде?
В. Аксенов
―
Ни в коем случае. В самый худший день — допустим, 23-24 февраля — запасы муки соответствовали минимум 2-недельным потребностям города. Если бы прекратился подвоз муки, еще 2 недели город бы жил.
М. Соколов
―
Стреляла ли полиция с церквей или крыш по манифестантам? Были ли эти пресловутые «пулеметы Протопопова»?
В. Аксенов
―
Нет. О них все говорили, но ни одного подтвержденного нет.
М. Соколов
―
Если говорить о жертвах: разрывали ли жандармов лошадьми, и вообще сколько погибло полицейских? Знаем ли мы, или это слухи, что тысячи людей были убиты во время революции?
В. Аксенов
―
Нет, конечно же, никаких тысяч не было. Понятно, что в феврале 1917 года действовали и революционеры, и всякие хулиганы, бандитствующий элемент. Были проявления, скажем так, мягко говоря, излишней жестокости к полиции, к офицерам. Но тем не менее, конечно же, автомобилями никого на части не разрывали. Не будем забывать, что в ряде случаев полиция сама провоцировала насилие, когда пыталась выхватывать знамена из рук демонстрантов и так далее. То есть это скорее была ошибка, непонимание ситуации, недооценка ситуации.
М. Соколов
―
Можно ли тогда называть Февральскую революцию великой и бескровной, если жертвы все-таки были?
В. Аксенов
―
Нет, конечно же, бескровной она не могла быть, как и любая революция не может быть бескровной. Революции, к сожалению, основаны, в том числе, на физическом насилии. От этого никуда не деться.
М. Соколов
―
Но должна ли была революция произойти именно в феврале-марте 1917 года? Или это всё-таки действительно случайность? Ведь те же слухи прямо чуть ли не называли даты, когда демонстранты выйдут на улицу и захватят власть.
В. Аксенов
―
Совершенно верно. Дело в том, что в ноябре 1916 года практически никто не сомневался, что следующий год принесет революцию. Даже выходят предновогодние газеты в провинции, где эта идея вот так преподносится — что следующий год приведет в лучшем случае к серьезному ремонту нашего корабля. Сами власти рассматривали следующие варианты даты начала революции. Это 9 января 1917 года, потому что 9 января — традиционная манифестация рабочих в память о «кровавом воскресенье». Это 14 февраля — день открытия Государственной думы. И вот, опять-таки, учитывая, что власть создала себе образ такого врага в лице Государственной думы, полагали, что революция начнется именно с отмашки кого? Милюкова, Керенского и еще кого-то. Что именно депутаты поведут за собой народ. Поэтому арестовывают рабочую группу. Потому что тоже, опять-таки, агенты охранного отделения сами в своих донесениях распространяют дикий слух, что якобы Милюков вооружает народ. Кстати, в начале февраля в периодической печати появился слух о том, что Милюкова видели на разных заводах, как будто он агитирует рабочих. И Милюкову пришлось оправдываться. Всё-таки блиц-ответ у меня не получится, извините — очень такой щекотливый момент. Я хочу еще раз напомнить позицию кадетов. Забывают, что кадеты боялись революции. Кадеты не хотели революции. Даже Гучков, октябрист, глава Военно-промышленного комитета, тоже боялся революции. Поэтому и Милюков, и Гучков предлагали свои антиреволюционные, контрреволюционные варианты. Какие? Милюков полагал, что необходимо создать ответственное министерство, то есть переподчинить министров Государственной думе. Это не революция — это некая либерализация политической системы. Ну а Гучков полагал, что нет, власти на это никогда не пойдут, это пустые мечтания — необходим военный переворот.
М. Соколов
―
Патриотический.
В. Аксенов
―
Да, именно для того, чтобы не допустить анархии и произвола, опередить рабочую массу. То есть они-то как раз-таки против революции. Государственная дума — это скорее контрреволюционная организация. Но когда массы выходят на улицы, начинаются столкновения с властями, армия переходит на сторону масс, полиция прячется, тогда солдаты приходят к стенам Таврического дворца и просят их возглавить. И вот в этой ситуации разумно Государственная дума формирует Временный комитет Государственной думы и пытается стабилизировать ситуацию. Опять-таки, не потому, что они все хотят захватить власть, а потому, что они понимают, что нельзя допустить полнейшего произвола, полнейший анархии.
М. Соколов
―
Вот вы изучали эти слухи, настроения и образы. Можно ли сделать вывод, что в революции больше виновата власть, которая не смогла найти модус вивенди, так сказать, с населением и не включила какие-то, скажем, социальные лифты обновления? В общем, консервировала ситуацию.
В. Аксенов
―
Безусловно. Если мы рассматриваем взаимоотношения власти... Понимаете, власти какой? Власти ведь разные.
М. Соколов
―
Я всё-таки о самодержце. Самодержавная Россия.
В. Аксенов
―
Есть верховная власть — это самодержец. Есть высшая власть — это совет министров. Так вот даже между верховной и высшей властью были свои конфликты. Не будем забывать, что ряд министров поддержал идею Прогрессивного блока — так называемая группа Кривошеина летом 1915 года. То есть даже министры понимали, что необходимо идти навстречу общественности. А Николай воспринимал себя хозяином земли русской и считал, что ему передана самодержавная власть, и он должен передать ее сыну. То есть Николай II, конечно же, является главным революционером.
М. Соколов
―
Если говорить о самом царе после его отречения, какое всё-таки было отношение? Если очень коротко. И как оно изменилось после того, как он стал частным лицом?
В. Аксенов
―
Вы знаете, царя, в общем-то, не демонизировали. Царя считали дураком, царя считали полностью попавшим под власть то ли жены, то ли Распутина. Поэтому этот вал негатива, вал оскорбительных слухов… А не будем забывать, что 40% оскорбительных высказываний о царе сопровождались пожеланиями ему смерти. Его хотели убить. Его не просто оскорбляли. Даже совершали ритуалы с его портретами. Так вот эти пожелания смерти практически исчезают, как только он отрекается. Он становится просто гражданином Романовым. Самые радикальные слои максимум что требуют — это заключить его в Петропавловскую крепость. Потому что они находились под арестом в Царском Селе. Были совсем маргинальные требования — отправить его на рудники куда-то в Сибирь. Но никто всерьез это не рассматривал. То есть Николай II в 1917 году перестал быть раздражителем, каким он был до этого.
М. Соколов
―
Ну а дальше, собственно, в лице царя возникает позитив, когда случается голод, репрессии, хаос и так далее?
В. Аксенов
―
Нет, вы знаете, даже если мы читаем дневники и переписку монархистов, они признают, что Николай II остался в прошлом. Более того, монархические организации в 1917 году как бы самораспускаются, саморастворяются. Они понимают, что вот эта монархическая платформа, монархическая идея себя полностью дискредитировала. Во многом из-за позиции Николая II и таких товарищей, как, скажем, Марков 2-й, одиозный черносотенец. Летом ходят слухи о том, что якобы какая-то таинственная монархическая организация собирается освободить Николая II из-под ареста, вернуть на престол то ли его, то ли всё-таки Михаила Александровича, то ли создать какой-то регентский совет. Но это не более чем слухи. Незначительная часть общества верит этим слухам. И вот тогда Керенский принимает решение вообще убрать Николая II отсюда и перевести его в Тобольск, якобы в его же интересах. Потому что он чувствует радикализацию обстановки, чувствует, что большевики поднимают голову. В общем-то, да, мы можем рассматривать высылку Николая II в интересах его безопасности. Кто же знал тогда, чем это закончится?
М. Соколов
―
Ну и последний вопрос. Ваша книга уже вкратце говорит о 1917 годе, местами чуть-чуть доходит до 1918. Будут ли слухи и настроения времен Гражданской войны? Я бы очень хотел об этом поговорить с вами.
В. Аксенов
―
Да, конечно же, я сейчас активно занимаюсь этой темой. Тем более, что слухи Гражданской войны — это развитие всех предыдущих слухов. Потому что, в общем-то, главный актор этого времени — это тот самый «человек с ружьем». Вот ему дали, условно говоря, ружье в руки в июле 1914 года, и как это ружье, как это военное насилие трансформировало его сознание, трансформировало его психику. Поэтому слухи Гражданской войны, конечно же, добавили и много нового. Потому что гражданская война — это действительно трагедия. Этот раскол прошелся по семьям, по разным социальным группам. Причем у нас ведь очень часто рассматривают Гражданскую войну как противостояние белых и красных. В лучшем случае еще вспоминают зеленых и так далее. Но не будем забывать, что в непосредственных военных действиях участвовало не более 5% населения. А 95% у нас выпадают.
М. Соколов
―
Спасибо! Сегодня нашим гостем был старший научный сотрудник Института российской истории РАН Владислав Аксенов. Книга «Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914-1918)» вам вполне доступна. Еще раз ее показываю. Всего доброго! Вел передачу Михаил Соколов.
В. Аксенов
―
До свидания, спасибо!