Вероника Долина - Дифирамб - 2016-01-24
24.01.2016
К. Ларина
―
Вот с такой грустной песни мы начали нашу сегодняшнюю встречу. Здесь Вероника Долина, поэт, музыкант, философ, человек, мать, бабушка.
В. Долина
―
Конечно.
К. Ларина
―
Ужас. Страшное дело.
В. Долина
―
А что такого страшного? Так будет с каждым, кто покусится. Не в курсе? Покусился – получи.
К. Ларина
―
Здрасте, Вероника. Приветствую вас. Очень рада видеть. Очень хотела встретиться. Как бы такой повод прекрасный. До вчерашнего дня это был один повод, а потом случилось нечто.
В. Долина
―
Новый год? Старый новый год?
К. Ларина
―
Случился юбилей у сына. Я не знаю даже, с чего начать. Какой праздник для вас важнее?
В. Долина
―
В рамках отмечания наших обоих юбилеев прошу всех учесть.
К. Ларина
―
Поэтому давайте поздравим вас и с тем, и с этим. Хотя я почти уверена, что для вас вчерашний юбилей был важнее, чем свой собственный.
В. Долина
―
Я даже не знаю, Ксюша. Я вообще очень праздную, я как-то не человечески праздную, какое-то бионачало во мне бурлит и фонтанирует окаянное. Я говорю: веди себя тихо, бионачало. Но оно ведёт себя бурно. И оно мои 60 лет желало отмечать каким-то нечеловеческим способом.
К. Ларина
―
Это было, по-моему, несколько недель.
В. Долина
―
Это только пара каденций закончилось. Мы входим в третью каденцию, где антошенькин день рождения. Это далеко не всё. До лета мы будем в окололетнем режиме. А потом будем в осеннем режиме. Это такой год. Он не просто так.
К. Ларина
―
Прекрасно. Я, пользуясь случаем, хочу и Антону передать поздравления.
В. Долина
―
Всё, передаём.
К. Ларина
―
И пожелания всего самого лучшего, прекрасного, замечательного. И дай Бог ему долгой профессиональной жизни. Я уж вчера его в Фейсбуке поздравила. Поэтому, пользуясь случаем, и Олегу большой-большой передаю, замечательному талантливому актёру и режиссёру.
В. Долина
―
Так, это подтасовка. Куда мы заехали? Так и до Матвея дойдём.
К. Ларина
―
И Матвей.
В. Долина
―
До мужа нашего, Александра Александровича Муратова, тоже.
К. Ларина
―
И до ближнего круга друзей.
В. Долина
―
Куда же это годится? Давайте снижать конформизм.
К. Ларина
―
Поскольку Вероника пришла не одна, а со своими произведениями. Это книги, это музыка. Конечно же, мы сегодня постараемся и музыку послушать, и послушать стихи. Но когда прозвучало начало этой песни, достаточно печальное, и Вероника тогда сказала, вы её не слышали, что самую печальную песню поставили. Я говорю: это же типа и жизнь такая. Она говорит: нет, надо людей как-то бодрить. А где тогда брать повод для ободрения? Инструменты.
В. Долина
―
Ресурсы какие у нас есть? У нас же разные внутренние органы. У нас же там поджелудочная железа, там же и печень, там почки с надпочечниками.
К. Ларина
―
Про печень не надо.
В. Долина
―
Нет, всё надо. Нам нужно немного желчи, не повредит, немного таинственных гормонов, тоже не повредит. Иногда надо себя отправлять на анализы на гормоны. А если анализы хотя бы сколько-нибудь сносные, то всё, тогда стихи не будут ужасные, они не будут пресны, они не будут омерзительны людям, отвратительны тебе самой. И, может быть, они даже тебя будут вытаскивать из какой-нибудь очередной лужи, в которую ты можешь сесть, потому что реальность есть реальность, она тебя сажает в лужу.
К. Ларина
―
Прекрасно. Смотрите, всё-таки простой вопрос я вам задам. Как вам кажется, на собственном опыте где было легче найти повод для радости – в советское время или сейчас?
В. Долина
―
Да что мне советское время, несоветское? Там мы были девочками неуютными. Спасибо, что косички дали остричь. Как говорили мои старшие собратья, спасибо, что петь разрешили. Но мы же из такого цеха, где ещё и разрешения не очень спрашиваем. Мы же не попса, которая зависит от телевидения, и мы не классика, которая зависит от того, от чего зависит классика. Мы же с виду подзаборники практически. Захотел, взял гитару – и что-то такое запел, как кот Матроскин. Но поэтому что мне? Мне всё равно. Мне к любому правителю одна просьба: чтобы газовые печи не строил, печи на другом питании, пожалуй, тоже не надо. Мне только фактор кровожадности – большой раздражитель. Людоедство. А так мне совершенно всё равно, кого как зовут, потому что такие, как я, пишем при любой погоде и даже ещё и поём понемножку.
К. Ларина
―
Между прочим, то, что вы назвали такими определениями, как кровожадность и людоедство, сегодня как раз не правители грешат, а народ, общество.
В. Долина
―
Население?
К. Ларина
―
Да. Мне кажется, оно гораздо кровожаднее, чем правители.
В. Долина
―
У меня такая концепция. Может быть, я подойду к какому-нибудь последнему краю, но пока она такая. Население практически не виновато ни тут, ни там, нигде. Это население. Ну что же делать? Это же Помпеи. Поэтому как есть, так есть. И много мыслей и много светлых мыслей от населения не дождёшься. И прекрасных свободных выборов и отличных имён каких-то красивых лидеров – да откуда это? Нет. Это бывает с неба, а вовсе не из недр населения. И у меня к населению мало… То, что оно вызверено, то, что оно агрессивно на сегодняшний день, не любезно. Просто на каком углу население ни встреть, оно с нелюбезным лицом. Это ужасное достижение работы сверху.
К. Ларина
―
Всё-таки.
В. Долина
―
Я так думаю, да. Мне людей чрезвычайно жаль. Как минимум, ветеринарно скажу, что мне это всё очень… Я всегда всю жизнь несу за это ответственность, как могу. Мы же начали с очень грустной песни. И я внутренне чуть поёжилась. Я тут каждый день всё-таки не сижу в студии «Эхо Москвы». Хотя эта песенка не дурная. Просто о том, что «человек, не царапай человека, не кусай, не будь зверем». Это просто об этом. Зато она такая грустно-печальная, что грустно и печально. А какая-то маленькая духоподъёмность, маленькая высотчина… Завтра всё-таки 25 января. Нужна в этих наших, если мы научились складно писать, нам духоподъёмность нужна, конечно.
К. Ларина
―
Как же, не знаю. Тут такая штука. А нужна она, духоподъёмность?
В. Долина
―
Если есть дух…
К. Ларина
―
Есть ли дух населения? Очень понравилось это слово ваше. Сразу понятно, о ком мы говорим.
В. Долина
―
Да, популяция, население.
К. Ларина
―
Есть ли у него дух? Есть ли у него ещё какие-то…
В. Долина
―
Есть.
К. Ларина
―
Какой? Патриотический?
В. Долина
―
Да мне плевать, как это называется. Какой ещё патриотический? Это мне совершенно… Нет, у него такой народный. Дышит, как может. Может, даже зубы не до конца роскошно чистит. Может быть, там зубная паста не потрясающая. И поэтому он дышит, как умеет. Он, может быть, не очень миловиден, не очень обаятелен. Но он не очень виноват. Потому что он неуклюжий. Он – это население. Просто нехорошо говорить «оно».Таким образом, дух. Нет, ничего. Мне кажется, если им заниматься и в детстве, и потом в отрочестве, и поглаживать его по голове – ну, чёрт, человеку милосердие нужно, ему нужно уйма музыки, хорошие книжки. Ему нужны навыки стихосложения, музыкального мышления. Тогда как-то дело пойдёт. И у него будет неплохая кожа, волосы, и духоподъёмность будет как-то присутствовать. Я за санитарию.
К. Ларина
―
Это говорит человек, который столько вообще наполучал за последнее время от населения.
В. Долина
―
Я наполучал?
К. Ларина
―
Да. Невозможно ничего сказать – тут же население возникает с топором.
В. Долина
―
Да ладно, да мне всё равно это всё. Ой, Ксюш. Что? Это мои народовольческие приключения, что ли. Пошла, прогулялась в народ – по голове получила?
К. Ларина
―
Да.
В. Долина
―
Да и прекрасненько. Во-первых, чтоб жизнь мёдом не казалась. Чтоб я знала, чем пахнет изо рта у населения. Потом, я думаю, что там население было очень на зарплате.
К. Ларина
―
Всё-таки. Специально обученные люди.
В. Долина
―
Да, которое отзывчиво отозвалось в мой скромнейший адрес. Это просто люди не в курсе, как я, во-первых, население люблю. Во-вторых, каким я ковриком лежу у дверей нашего населения. Это люди не в курсе. Таким образом, это глупость, это были незаслуженные почести.
К. Ларина
―
Не плакали, не переживали? Я всё боялась.
В. Долина
―
Нет, Ксюш.
К. Ларина
―
Потому что я понимаю, что человек творческий, человек без кожи.
В. Долина
―
Да с кожей.
К. Ларина
―
Она может по этому поводу иронизировать. Но наверняка переживает.
В. Долина
―
Во-первых, с кожей. Во-вторых, эта кожа в санитарном состоянии. Настаиваю. Всё там у меня проветрено, всё в порядке. Мне-то до лампочки. Это всё было абсолютно зарплатная история. Я приветствую тех, кто получают какую-то зарплату. Может, он бедствует. Но поскольку он всё равно не знает, какого вкуса приличная зубная паста и где расположен в мире приличный сорт сыра, пусть живёт, как умеет, пусть кормится от бюджета, пусть меня облаивает иногда, мне себя не жалко. Мне вообще, между прочим, крайне редко себя жалко. Это тоже часть моей концепции.
К. Ларина
―
Кстати, мы сегодня обсуждаем ситуацию, очередную историю с Лией Ахеджаковой, которая тоже раз, что-нибудь скажет, потом думаю: зачем я влезла к этому населению? Зачем? Население мстит очень сильно.
В. Долина
―
Да это не население. Это аппаратная.
К. Ларина
―
Аппаратная слушает.
В. Долина
―
Аппаратная слушает. Я обожаю спросить, как зовут и как это самое. Когда я была почти дитя и меня судьба забрасывала в какое-нибудь публичное место, я вообще обожала спросить, где вы работаете и кто у вас родители.Как-то что-то я последнее время мало кого имею возможность спросить об этом. А я ведь это люблю. Те люди как включились в одночасье, если мы продолжаем этот злосчастный сюжет, так и выключились в одночасье. Вообще. Там прошло 10 дней, они выключились, как рычажок, как тумблер.
К. Ларина
―
То есть на следующее дело пошли?
В. Долина
―
Как тумблер. Нет, я не переживала. Я очень на свой лад потешалась, говорю без кокетства, говорю очень миротворчески.
К. Ларина
―
Тогда спрошу так: Вероника, а то, что вас сформировало как человека, как личность, как человека совершенно отдельного, который, как я понимаю вас, не любит находиться в стае. Это ведь непростая история. Это очень сложно существовать в таком состоянии одиночества. Напротив толпы.
В. Долина
―
Да ладно. У меня есть песенки, у меня есть публика. Ксюш, я же испорчена-перепорчена тем, о чём люди мало знают, и даже потомство об этом знает не очень много. Я же испорчена. Из своих 40 лет песнопений в нашей общей пустыне 20-25 лет пела в тысячных залах, и чуть ли не ежедневно. Сейчас это так смешно звучит мне самой. Это курьёз. Просто невозможно об этом догадаться. Но это было так. Я баловень. Я ничего плохого не знаю. Ну пускай глумяться. Мне не жалко.
К. Ларина
―
Опять же, я не могу удержаться от этих бесконечных исторических перебежек от вчера к сегодня. Получается, что в советское время вы выступали в тысячных залах чуть ли не ежедневно. То есть, получается, людей было больше, чем населения.
В. Долина
―
Тонны.
К. Ларина
―
А сегодня население победило людей.
В. Долина
―
Да нет.
К. Ларина
―
Количественно.
В. Долина
―
Это пропагандистская картина.
К. Ларина
―
Нет.
В. Долина
―
Нет, Ксюш. Я так не смотрю на это. Если мы сейчас серьёзно, я так на это совершенно не смотрю. Думающих людей не может быть столько же, сколько не думающих. Не может биологически. Но они же настолько другие… Да вы что. Тут всем хребет так не поперешибаешь. Да пожалуйста. Можешь вообще тут лопатой закапывать. Тут такой общий холокост невозможен. Холокость нас сколько хочешь. Практически сколько хочешь. Да к чему-то мы уже и подготовились. Да и какие-то плацдармы есть. Есть какие-то опыты предков. Да нет. Нет, всё нормально. Людей совсем немало, а, точнее, их очень немало.
К. Ларина
―
А такое понятие, как цеховое сообщество, здесь сегодня существует?
В. Долина
―
Я мимо. Я совсем мимо. Это было.
К. Ларина
―
Это всегда было, или было что-то другое?
В. Долина
―
Нет, были обольстительные времена. Было 60 лет Окуджаве. Что там мне было? Под 30, что ли? Были отличные годы. Они были клубные, очень цеховые. Булат Шалвович был такой немножко желчный человек, на грани угрюмости, во всяком случае, мина была очень сильно выдержана. И он изгибал эти свои кавказские брови и говорил: «Что я сделал? Какой ещё Союз кинематографистов или Союз писателей?». А надо нынешним молодым людям понимать, что это было кастовое сословие абсолютно, это же были ложи. Тогдашний Союз писателей или кинематографистов. Нужно было только с песенными сообществами иметь дело, - говорил Булат Шалвович, отмечая свои 60, которые я помню покадрово, почасово. И то, как я его на сцене ДК Горбунова осыпаю розами, я голова садовая, и то, что я была даже в юбке, вот запомнились какие-то смешные вещи. И то, что я пела «Романс, никто не любит вас, как я люблю, никто, как я, любить не может», а я его ещё, как это у эстрадных деятелей называется, закончила накануне, у меня был приурочен этот романс. И это были цеховые времена. А потом наступили другие времена, а сейчас от них не осталось ничего.
К. Ларина
―
А что раскалывает людей, которые, казалось бы, занимаются одним делом?
В. Долина
―
Каким одним делом?
К. Ларина
―
Люди, которые пишут стихи. Они все прекрасны.
В. Долина
―
Хорошо, отлично. Я вообще за этот припадок гуманизма. Но это отлично, отлично, когда человек умеет дважды сложить в четыре. Это хорошо. Но борьба. И очень не сразу мной вычлененная в пространстве конкуренция. Таких, как я, скромнейших одиночек, были могильщики, и они уже в 1990-е годы протрубили своё замогильное слово. Они сцепились как-то, сцепили зубы свои, как выяснилось, довольно крепкие, они стали везде петь и распевать, и ещё с этим разъезжать. Я чуть с ума не сошла, думаю: «Ничего себе вообще, со старыми песнями людьми с не до конца определённо чьими стихами выступают, и чуть ли не какие-то золотые урожаи с публики снимают». Это к вопросу о населении. Они сливались, они мимикрировали, они сливались воедино. Из ДК Горбунова нас давно изгнали к этому времени, вообще отовсюду изгнали. А изгнали тоже же очень постепенно. И поделом, - скажу грозно. Поделом к чёртовой матери изгнали, потому что даже в старом добром Политехническом нечего нам делать. Или как изгнал меня в начале 1990-х годов Геннадий Викторович Хазанов из Театра эстрады. Да и поделом мне.
К. Ларина
―
Это ему поделом.
В. Долина
―
Нечего там уже давно делать. Хотя я там висела между портретом Махмуда Исамбаева и не помню, кто второй.
К. Ларина
―
Евгений Петросян.
В. Долина
―
Возможно. Я забыла, кто был тот второй счастливец, потому что взгромоздил мой портрет Борис Сергеевич Брунов, который был ко мне неравнодушен, по какой-то московской теме и такой мелкотравчатой камерной эстрадной теме он почему-то был ко мне неравнодушен. Он меня до 1990-х годов вытаскивал на сцену. А потом времена сменились. Да и поделом.
К. Ларина
―
Сегодняшняя основная площадка для исполнителей, как я понимаю, вашего круга – это «Гнездо глухаря»?
В. Долина
―
«Гнездо глухаря». Это маленький зал, он же ресторанчик, он же… Самое неконфликтное пространство, на котором камерный выступатель в Москве может выступать и знать, что он тут на месте, по делу, комфортен, респектабелен. Зайдёшь, а в большом зале Саша Филиппенко, принародный, всенародный отличнейший артист, умеющий сделать собственное хорошее шоу, выступает. А народищу – подлинный театр.
К. Ларина
―
Вероника Долина в нашей студии. Слушаем новости, потом слушаем музыку.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Вероника Долина в нашей студии. Как резюме нашего разговора в первой части, такой нашей разобщённости вот и песня про ха-ха и про вжик-вжик. Вероника, как обуздать это желание, которое всё-таки иногда нас побеждает – сделать вот это «вжик-вжик». Как это сделать? Как себя остановить? Как научиться терпимости?
В. Долина
―
Мы модераторы своих деяний. Ничего, тихенько, обхватываешь себя руками, уводишь себя в сторону, усаживаешь себя в угол и кладёшь перед собой что-нибудь вроде раскрытых «Трёх мушкетёров».
К. Ларина
―
А вступать в какую-то…
В. Долина
―
Нет, это бесполезно.
К. Ларина
―
Как приделать мир? «Он приделать мир хотел».
В. Долина
―
Хотел, хотел. Это внутри себя. Никакого клуба для этого нет. Работаешь над собой.
К. Ларина
―
А в чём же смысл тогда искусства? - говорю я высокие пафосные ужасные слова.
В. Долина
―
Стихи же. Пожалуйте, пожалуйте. Можно писать всякую ерунду, своих собственных «Трёх мушкетёров», свою «Собаку Баскервилей». Садись, пиши. Свои разум и чувства там, свою «Джейн Эйр». Садись, пиши быстро.
К. Ларина
―
Нас же в школах во всех учили, в наших гуманистических коридорах, что хорошая книжка – как прививка от плохих поступков. Но это же не так.
В. Долина
―
Это так. Значит, кто-то чего-то не дочитал. Что делать? Мы же даже уже невообразимо, неохватно о широких пластах чуть-чуть капельку поговорили. Ну как же, Ксюш? Что же делать? К своим близким или полублизким, или частично близким не получится предъявлять никаких претензий. Только с собой можно как-то язычески, религиозно выяснять отношения. А с кем-то… У них свои языческие боги.
К. Ларина
―
Как мне кажется, в этом есть некий обман, опять же, возвращаясь к каким-то романтическим детским временам, когда нам казалось, что доброе и вечное действительное гарантирует тебе не просто…
В. Долина
―
Торжествует? Ну, торжествует.
К. Ларина
―
Человек образованный, человек читающий – он мыслящий, а значит он не может стать людоедом. А оказалось, что может.
В. Долина
―
Нельзя ставить его в такое положение, чтобы он сделался практически ни на что не годным. Человек в дрянном положении делается дрянью. И всё. А насколько он смог ею не сделаться, какие там были предохранители – это его генетическое дело. Оно у всех разное.
К. Ларина
―
Теперь про генетические дела. Я вчера открыла Википедию на свою беду. Посмотрю-ка, может, я что-нибудь не знаю про Долину. Я погрузилась, как в воронку. Там какое-то невероятное наслоение людей, судеб, просто невероятное. Я была в шоке от… Как в интернете, нажимаешь на следующее имя – оно тебя дальше погружает, и дальше, и дальше. Насколько вам важно, кто был до вас и насколько вы хорошо знаете, что было.
В. Долина
―
Нет, я вообще не такой кладезь. Вообще могла бы быть и покладезнее. Так не вышло у меня, человека 1956 года рождения, быть носителем всех на свете кодов. Окончила я очень даже нет. И у родителей было не так мало своих небольших загадок, и на грани даже средних. И какие-то из них они вполне с собой унесли. А что там? Во что мы там погрузились?
К. Ларина
―
Там дедушки и бабушки.
В. Долина
―
Они были очень хорошие. А что такого невероятного? Я думаю, пол-Москвы таких дедушек и бабушек вообще имеют. А также не только Москвы, а чего угодно – Свердловска, Новосибирска. У всех своих дедушки и бабушки. Нет, у меня дед был очень интересный. Я не думаю, что я сейчас внезапное эссе по этому поводу должна…
К. Ларина
―
Всех их помните и застали?
В. Долина
―
Да, дед был очень зримый и могучий. Он до моих почти 14 лет дожил. До 14 лет я уже вся была такая, точно как я сейчас. Абсолютно. Я себя помню с 1.5 – неполных 2 лет. Я вся была уже сделана. Что могла – пописывала, что могла – подумывала, как могла – контактировала с теми, с этими. У меня лет в 15-16 был вообще сценарий на много лет вперёд. Дедушка мой был очень знатный человековед с налётом, конечно, старой еврейской магии. Это всё было. Он же был из тех, кто и в «Хедере» поучился. У нас из живущих на сегодняшний день там на Москве кого? Александра Исааковича Гельмана можем вспомнить. Детей со своеобразным детством, с налётом магии. Это всё-таки мало. Мой дед был каков? Мой дед был очень любопытный, витальный, с шармом. И пританцовывал, и тросточкой покручивал. И притом, что это был крупнейший физиолог, специалист…
К. Ларина
―
Выдающийся учёный. И он же был и пулемётчик. Как это всё сочетается?
В. Долина
―
А как? Так же.
К. Ларина
―
Пулемётчик в бригаде Котовского.
В. Долина
―
Да.
К. Ларина
―
Это всё правда, да?
В. Долина
―
Конечно. Он выходец из бессарабского местечка, который прыгнул на какую-то подводу отряда этого легендарного вожака Котовского. И таким Сашкой-пулемётчиком куда-то помчался в степь. Дед был очень интересный. Бабки у меня тоже были своеобразные.
К. Ларина
―
Бабушка тоже была фронтовой медсестрой во время гражданской войны.
В. Долина
―
Они были очень любопытные. Они же были одесские гимназистки, потом они были молодые комиссарши. И всё. Бабушка моя была даже директором Института педиатрии уже в Москве в 1930-е годы. Вся московская детская жизнь была в руках моей бабушки, поди ж ты.
К. Ларина
―
Тогда, опять же, мне очень интересно, каково было их отношение в принципе к советскому государству, которому они верой и правдой, как я понимаю, служили.
В. Долина
―
Это были комиссары в пыльных шлемах.
К. Ларина
―
Настоящие?
В. Долина
―
Бабушка – весьма. Бабушка была твёрдая, жёсткая, у меня была с ней минимальная дружба, в мизерных дозах представленная. Потому что эта твёрдость мне лично не годилась. Я сама не без этого, но в контакте в семье это было невыносимо. А дедушка был ужасно хороший. Ничего ужасного дед не рассказывал никогда. Хотя дед же был главврачом всю блокаду Ленинграда, он отстоял там всё, что положено.
К. Ларина
―
Он там всю войну прожил?
В. Долина
―
Всю блокаду, да. Таким образом вот эти легенды в доле витали. Но никакого эмпириокритицизма, этого ничего у нас не было. Родители тоже были вполне на свой лад преданы таким, служители каких-то своих маленьких храмов. Папа – своего космоса, НПО Лавочкина.
К. Ларина
―
Авиаконструктор.
В. Долина
―
Конечно. У папы были свои легенды. Вот тут Лавочкин, вот тут витающая легенда о Королёве. Мама была по другой части, по медицине, но заканчивала много последних предпенсионных лет, мама тоже была уже при космосе. И тоже вот этот миф о Сергее Павловиче Королёве, или о ком вы хотите, или вокруг каждого из живущих космонавтов, её тогдашних сотрудников (Гречко, Кубасов, Елисеев) – всё это витало в доме, всего это было много. Родители, в общем, жили в удовольствие, трудились всласть, отпуска проводили с детьми чрезвычайно культурно, задолго планировали. Папа был автомобилист. На выигранной в 1957 году Волге с оленем проехали всю страну вдоль, поперёк во всех должных и недолжных направлениях. Дети на заднем сиденье, даже с бабушкой (с тёщей). Очень весело, очень задорно. Это всё папа. В нём творческая жилка была очень сильно выражена.
К. Ларина
―
Не было никаких конфликтов в разговорах на тему власти и прочее, и прочее? Когда у вас возникло подозрение, что это всё совсем не так?
В. Долина
―
Да не было у меня никакого подозрения. Я же начала с этого.
К. Ларина
―
Но вы не похожи на советского ребёнка. Вы какой-то антисоветский скорее.
В. Долина
―
Не преувеличивайте. Просто я – это я. И мне очень дорог был, как находка в саду, как в саду найти ларец, мне был дорог французский язык, которому меня обучили в школе. Я тут же… Такие, как я, всё немедленно пускаем в дело. Я тут же этот французский язык запустила, как инструмент, в дело. Он стал передо мной открывать, мой Бог, французские книжки. Классицизм, романтизм, совсем старую средневековую французскую литературу, чем я живу по сей день, наслаждаясь процессом.
К. Ларина
―
А самиздат был какой-нибудь в доме?
В. Долина
―
Какой-нибудь в доме? У меня есть тётка, есть 83 года, она по сей день существует, живёт в Израиле, город Реховот. Вот у неё на столе можно было кое-чего найти. Абсолютно машинописного Мандельштама, машинописную Цветаеву, потому что до книжек было ещё ехать и ехать в мои детские годы. Но мы ехали через вот эти сусеки моей тётки Светланы. Это младшая сестра моей мамы. На этом самиздате она доехала до Израиля и до сих пор там почти что благоденствует.
К. Ларина
―
А уехали в советское время?
В. Долина
―
В сущности в первой половине 1980-х годов.
К. Ларина
―
Это же тогда было навсегда. Никогда не увидимся.
В. Долина
―
Однако уехали. Мы не предполагали дальнейших каких-то могучих контактов. Но контакты есть. А прощались мы навеки. А что? Это были 1980-е годы. В моём родительском доме самиздата не было. И даже мой брат Саша.
К. Ларина
―
Японист.
В. Долина
―
Японист, переводчик японской поэзии. Тоннами, скирдами, обвалами и водопадами он переводит эту японскую поэзию любых времён ровно одного (японского) народа могучими своими руками. Могучесть разработал в студенческие годы. Вот его, к вопросу о некоторой семейной универсальности, манили, чуть раньше, чем меня, постарше будет, букинистические… Он приносил полные портфели того и этого, раскладывал: и мировую драматургию, и всемирную поэзию. И вот стали мы понемногу крепчать. А советская и антисоветская – мне вообще до лампочки.
К. Ларина
―
Вот вы сказали, Вероника, что лет в 15-16 уже какой-то сценарий своей жизни написали.
В. Долина
―
Да, я уже в 13-14 писала.
К. Ларина
―
И какой путь вы себе наметили? Поэта?
В. Долина
―
Да.
К. Ларина
―
Всё-таки уже тогда.
В. Долина
―
Много независимости и писать побольше. Я думала, что буду больше писать для театра, а, может, даже что-то для кино. Очень себя предполагала в этом направлении. А потом когда открылись в каком-то 1976 году, мне ещё едва ли было 20 лет, открылись эти первые обольстительные песенные конкурсы, где ещё неосторожность Булат Шалвович имел принять участие. В качестве старейшины, конечно, цеха. Я очень обольстилась. Это был так здорово. Утром написал – вечером спел на публику. Я серая шейка, и мне перебили крыло. Да матерь божья! Я была в восторге от эффективности происходящего.
К. Ларина
―
Ну что ж, давайте мы к поэзии всё-таки обернёмся лицом.
В. Долина
―
Да, можем.
К. Ларина
―
Кстати, а брат не переводил вас на японский?
В. Долина
―
Нет. Вообще были переводчики меня на японский, но я уже немножко забыла их имена. Это было в начале…
К. Ларина
―
Брат мог бы и перевести, между прочим.
В. Долина
―
Нет, он занимается подлинными ценностями, а не эфемерными. А я эфемерное животное, и меня это совершенно устраивает. Я своими глупостями занимаюсь сама. Есть переводы меня на французский, я сама перевожу под настроение с нечеловеческим удовольствием. Есть переводы меня на немецкий, были такие безумцы, есть переводы меня на английский, и такие безумцы были и до сих пор есть в природе. Ещё кое-что есть. Да, собственно говоря, зачем? Смотрите, какая эффективность. Утром написал строчку в Фейсбуке – вечером теперь вообще оплеух надавала практически весь народ.
К. Ларина
―
Или наоборот.
В. Долина
―
Да, или наоборот. Какая власть? Знай себе вот эти несколько слогов, моги сложить сравнительно звонко – и всё. Я исключительно шлифованием собственного слуха в сущности и занимаюсь.
К. Ларина
―
Книжка очень красивая. Я вижу. Я ещё в руки не брала.
В. Долина
―
Ой, да что… Да, красивая. Да, неплохая. Ну и что? Сделаем и лучше.
К. Ларина
―
Давайте.
В. Долина
―
Сделаем намного лучше.
К. Ларина
―
На чём вы там остановились, пока листали.
В. Долина
―
Пустяки всякие.Детей посажу на верблюдов,
Узлы нагружу на быков.
Семейство в Страну Изумрудов
Веду из Страны Дураков.
Беспечное кончилось детство.
Сугробы одни на душе.
Тут наше поспешное бегство
Никто не заметит уже.
Себе повторяю: чего ты?
Куда ты отсюда, куда?
Но рушатся вниз самолёты,
И в пропасть летят поезда.
Ворота на Пресне открыты,
Как в фильме о старой войне.
Вольеры и клетки разбиты,
И звери выходят ко мне.
Не видно людей любопытных.
Бредёт носорогов семья…
Но я – выбираю копытных,
И вьючных, и вечных. Как я.
К. Ларина
―
А носорогов куда девать?
В. Долина
―
А это совершенно неважно.
К. Ларина
―
Обходить стороной?
В. Долина
―
Нет. Мы договоримся.
К. Ларина
―
С носорогами попробуйте договориться.
В. Долина
―
Да ладно. По легенде люди с кобрами какими-то там ужасными находят общий язык. А тут целое животное. И, кстати, со здоровеннейшим мозгом.
К. Ларина
―
Носорог?
В. Долина
―
Да.
К. Ларина
―
Давайте ещё прочтите. Уж больно красивая книжка.
В. Долина
―
Да что, ей Богу? Тогда про книжку. Этого у нас много.И в завершение дня (не очень трудного)
Открыли мы «Волшебник Изумрудного…»
И ну его читать, читать, читать…
Не знаю, сколько милых современников,
Сколь одноклассников моих и соплеменников –
Учились с этой книжкою летать.
Там домик тёмным вихрем поднимается.
Но девочка в изгнании не мается –
А топает и топает вперёд.
И рядышком – волшебные животные.
И приключения их – не тягомотные.
Такие, что и школа не берёт.
А школа напряжётся, постарается.
И трёт тебя. Но нет же – не стирается.
Страшила, Лев, железный Дровосек,
Собака, к изумленью, говорящая.
И девочка – почти что настоящая.
Пять чувств – и всё тут. Вот он – человек.
Возможно, на другой какой-то скорости
Росли и те, что полюбили Дороти.
Дорогу в ярко-жёлтом кирпиче…
А мы не заступали в степь канзасскую.
Но засыпали с книжкой под терраскою
На даче. С ураганом. При свече.
К. Ларина
―
Прекрасно. Это моё совсем тоже детство. Хотя, опять же, ведь потом прошли годы, и мы не узнали, что это совсем не тот человек написал эту книжку, не так она называлась.
В. Долина
―
Что, «Страну Оз», что ли?
К. Ларина
―
И девочка была Дороти, а не Элли.
В. Долина
―
Да и другая книжка.
К. Ларина
―
Другая. А нас обманули.
В. Долина
―
А то тут каждому «Буратине» можно предъявить его собрата Пиноккио. Да всем можно всё предъявить. Ну и что. Это классика. Так делается классика. Она строится на плечах предклассики. А та – на плечах античности. Так должно. В литературе это никакой не позор. Это не «Диссернет». Это не разоблачение человека, что он не сделал своё собственное открытие своими собственными… щепоть сложными пальцами. Тут чистоплотность носит совершенно другой характер. Здесь абсолютно особенная магическая составляющая включается, и литература не предъявляет к своим деятелям, как в чистой науке, таких страшных квитанций.
К. Ларина
―
Если это талантливо.
В. Долина
―
Другое не обсуждается.
К. Ларина
―
Другое не обсуждается. А у вас был период подражательства кому-то?
В. Долина
―
Конечно.
К. Ларина
―
Когда в чью-то интонацию вы попадали.
В. Долина
―
Среди моих примерно 30 альбомов, например, есть один, который назывался «Железная дева», «Iron Maiden». Меня и тогда немножечко попрекали названием. Да как хочу, так и называю. К тому же, железная дева – это всего-навсего средневековое орудие казни, а вовсе не название западной группы. Это любой средневековый замок хоть в Польше, хоть в Германии, да хоть где, если иметь мужество сойти в подвал, предъявит тебе железную деву. Это такой саркофаг, куда… Вы в курсе? О, господи, Ксюша. Вы же с Португалии только что.
К. Ларина
―
Ну.
В. Долина
―
Как же так?
К. Ларина
―
Там чёрная мадонна есть.
В. Долина
―
Это совсем другое. Есть везде железные девы, практически везде. Короче, казнимый ведётся в сокровенное место, там саркофаг. Его туда, возможно, даже ставят, чуть ли не усаживают, чуть ли не с относительным комфортом. А если саркофаг закрыть, и не обязательно к этому быть очень готовым, то шипы пронзают всё, что положено пронзить: в нижней части живота, предсердие, глаза, да чуть ли не язык особым образом. Это и есть железная дева. Я когда-то обольстилась этим, что-то призадумалась над этим не первый и не пятый раз в жизни. И мне показалось, что в сущности любая государственная система – это в некотором роде железная дева. Есть выход – не закрывать саркофага. Тогда никого ничего не пронзит. Если закрыть – тю-тю. И я написала тогда целый альбом. Записала, села в студию. Он из моих очень старых песен. Он весь по мотивам средневековых вещей. Смерть Роланда, любовь Тристана с Изольдой, какие-то ещё… Путешествия каких-то трубадуров по каким-то местным тропам. Я с удовольствием использую всё, что подкидывает моё любимое Средневековье, в частности, французское, чуть более любимое, чем немецкое. А как? 5 лет назад я перевела поэтессу XII века Марию Французскую без предупреждения. Я просто вдруг обнаружила, что она не переведена. Завещательница нам волшебных веточек жимолости, повести о Тристане и Изольде. Она оказалась не переведена. А там 12 сказок. В нашем здешнем восприятии что-то вроде «Сказки о царе Салтане». Сказочные повести в стихах на старофранцузском языке. Я взяла да всё и перевела, целую книжку. Сейчас выходит её второе издание.
К. Ларина
―
Смотрите, раз уж мы заговорили о свершениях, хочу, конечно же, передать массу слов, благодарности, любви, восхищений и поздравлений. И, конечно, люди спрашивают про концерты. Если что-то сказать по этому поводу, лучше скажите.
В. Долина
―
Так а что? Я разве помню? Во-первых, есть фейсбук, который оповещает. Моей собственной рукой там в телеграфном стиле обо всём рассказано. Во-вторых, есть мой сайт. «Вероника Долина» вас тут же выведет на то, что я имею о себе сообщить. 7 февраля должна быть в Питере в Театре на Моховой.
К. Ларина
―
А тоже есть вопросы из Петербурга: «Когда к нам приедете?».
В. Долина
―
Пожалуйте, найдите, я не была 3-5 лет. Как-то сгустились надо мной какие-то… Я, кстати, и неважнецки себя чувствовала. Моя какая-то невсепроходность немножечко этим объясняется тоже. Я не была в Питере просто 5 лет, наверное. В общем, сейчас будет Театра на Моховой 7 февраля. И в Фейсбуке у меня висит, как добываются билеты. Там есть какой-то код небольшой. Не всё так общедоступно. А что нам? Общедоступность мы уже пережили. Уже не будет такой общедоступности, какая была. Моё дело – сидеть в углу и потихонечку писать стихи, и если получается, то не ужасного качества.
К. Ларина
―
Поём? Спасибо большое.