Юбилей поэта Роберта Рождественского - Екатерина Рождественская - Дифирамб - 2017-10-29
29.10.2017
О. Пашина
―
14 часов и 7 минут в столице. Это программа «Дифирамб». Светлана Ростовцева — за звукорежиссерским пультом. У микрофона — Оксана Пашина. В нашей студии — Екатерина Рождественская. У меня тут написано «фотохудожник». Не только, наверное, но и писатель…
Е. Рождественская
―
А я уже не фотохудожник. Писатель.
О. Пашина
―
Писатель?
Е. Рождественская
―
Конечно.
О. Пашина
―
Писатель Екатерина Рождественская. Мы и о фотопроектах тоже обязательно поговорим, потому что про это спрашивают и пишут, но мы прежде всего поговорим о памяти Роберта Рождественского.У меня такой вопрос. Когда вы были маленькой девочкой, вы понимали, что папа — поэт, блестящий, талантливый, ну просто поэт? Вот он не надевает шляпу, пальто, не идет куда-то на службу каждый день, а вот он… Что он делал, как он работал?
Е. Рождественская
―
Ну, я не знала. То, что поэт, я вообще не понимала. Я понимала, что он такой домашний, что он работает дома, что он никуда не уходит. И удивлялась, когда узнавала в школе, что родители выходят из дома, чтобы зарабатывать деньги. А папа сидел дома, очень много курил. Раньше было курить совершенно нормально. 63 года… Без сигареты вообще ничего не делалось — ни елось, ни пилось. Утро начиналось с сигареты, к сожалению. За что собственно они и расплатились — и мама, и папа. Сидел, писал. Потом выходил из кабинета и говорил: «Давайте садитесь, я вам почитаю стихи». Это было как-то совершенно нормально. Это были будни. И потом, мне не с кем особо было сравнивать. Вот он у меня такой. И это было счастье. Хотя он очень много ездил, и его дома, в общем, нельзя было застать каждый день. Он был выездной.
О. Пашина
―
А когда папа выходил из кабинета в облаках этого дыма и читал стихи, вы как-то себе позволяли комментировать, имели наглость критиковать?
Е. Рождественская
―
Конечно. Нет, я была наглая, я была хамка абсолютно в детстве. Я запросто общалась со взрослыми, с гениальными…
О. Пашина
―
И еще с какими взрослыми, надо сказать.
Е. Рождественская
―
Да, с теми гениями, которые приходили к нам домой. Это тоже были будни. И это было совершенно нормально — говорить «дядя Женя» вместо «Евгений Александрович Евтушенко», «дядя Ося» вместо «Иосиф Давыдович Кобзон». Это все было совершенно нормально. Это были почти родственники. И я была такая наглая и делала папе… Это даже не были замечания, а просто…
О. Пашина
―
Нравится/не нравится.
Е. Рождественская
―
Много не понимала, многих слов не понимала. То же стихотворение, которое он посвятил мне, «Катька, Катышок, Катюха», — я там не поняла тогда половину, попросила мне объяснить. И сейчас я вижу, что это стихотворение, которое посвящено мне взрослой. Сейчас я уже все понимаю, к сожалению.
О. Пашина
―
Ну хорошо. Детские какие-то реплики — это понятно. А ведь мама была литературный критик. А она-то позволяла себе? И как воспринимала?
Е. Рождественская
―
Она никогда не делала это прилюдно. Во всяком случае, если у нее были какие-то замечания, я об этом не знала. И это было совершенно правильно. Потому что я-то могла с высоты своего метрового роста делать какие-то замечания, а мама делала это очень тактично, очень аккуратно и очень профессионально.
О. Пашина
―
Про гостей дома — дядю Женю и других — я в каком-то вашем интервью читала. Там для каждого же было какое-то специальное блюдо, когда приходили.
Е. Рождественская
―
Это было не всегда. Меня все время спрашивают про 60-е годы, как будто я могла что-то понимать. Я была маленькой девочкой. Я пряталась под столом от всех этих ужасных…
О. Пашина
―
То есть не любили этих гостей?
Е. Рождественская
―
Они очень много пили, они очень много орали. Они включали в свой круг соседей, чтобы не стучали в стенку и не звали милицию. Поэтому я в основном проводила время под столом, наблюдая, знаете, как собачка, вот эти ноги, танцующие твист, и так далее. Я особо много не помню. Поэтому смешно, когда меня спрашивают какой-то рассказ про 60-е годы. Я помню, что было очень дымно. Я помню, что дым спускался даже к полу, хотя он должен подниматься вверх. Я помню крики на разные голоса. Я помню песни. Я помню, как рвались струны на гитарах.И что касается какого-то специального блюда каждому человеку, то это уже было намного позже. А тогда была газетка, были кильки, были шпроты, были черный хлеб, портвейн, водка и так далее. То есть не было никаких разносолов. А позже, действительно, мы в 70-х познакомились с Леонидом Михайловичем Рошалем и с Иосифом Давыдовичем Кобзоном, и тогда уже, сильно подружившись, стали готовить к их приходу еду. Скажем, Леониду Михайловичу мы делаем всегда гречневую кашу с жареным луком, а Иосифу Давыдовичу — жареную картошку с луком и яйцом. Какие-то приятные моменты, которые очень мы ценили.
О. Пашина
―
Дмитрий Мезенцев спрашивает: «Екатерина, каким вам запомнился ваш папа?» Я хочу сказать, что в основном-то ведь существуют какие-то стереотипы, существуют какие-то клише. Вот мы привыкли: этого писателя определяем так, этого поэта — так, этот такой, этот был такой. Вот любопытно сломать эти клише. Как на самом деле-то было? Каким он был?
Е. Рождественская
―
Ну а как эти клише ломать? Мы сейчас как-то пытаемся это сделать, потому что довольно долгое время после его ухода он вообще был забыт, и о нем не вспоминали. Я не знала, почему это происходит. Но даже когда выходили фильмы про «Семнадцать мгновений весны», был по НТВ большой такой, то там фамилия «Рождественский» вообще не была указана. И я не могла понять, почему песня Таривердиева, как будто он писал стихи.И так происходило довольно долгое время, пока мы с сестрой все-таки не взялись за перемену истории. Она выпускает книжки в большом количестве. Она очень много делает для того, чтобы сохранилась память отца вот в такой форме. Я это делаю более публично. Мы сейчас делаем большой концерт к 85-летию, где будут все звезды. Он будет 1 ноября в Кремле, куда я вас, кстати, приглашаю. Поэтому мы сейчас стараемся как-то поднять интерес. Хотя он есть, в принципе. Он, конечно, есть. И уже другой уровень, конечно, стал, чем было лет двадцать назад.
О. Пашина
―
Вот нам из Курска пишет Стас Путильцев: «Стихи вашего отца очень душевные. Я занимаюсь в Театре чтеца и выступаю с поэтической композицией, исполняю стихотворения «Будь, пожалуйста, послабее» и «Если разозлишься на меня так». Вот в Курске, пожалуйста, помнят и знают.Про отношения с советской властью я хочу спросить. Опять же из ваших интервью я знаю, что мама не любила советскую власть. Советская власть любила папу. Как все это преломлялось в семье?
Е.Рождественская:Папа особо не любил советскую власть, но он очень верил…
Е. Рождественская
―
Ну, это как-то уживалось. Папа тоже особо не любил советскую власть, но он очень верил… Он всегда писал то, во что верил. И когда у него эта вера ломалась, то он страдал физически от этого: он разочаровывался, он болел. Он, собственно говоря, и ушел, когда… Знаете, как на поле боя, он был убит. Не то что он умер от болезней, а он ушел как боец, разочаровавшись окончательно в том, что он видел. Где-то в начале 70-х он решил стать коммунистом. И мама сказала, поставила его перед выбором: «Или партия — или я».
О. Пашина
―
То есть даже так?
Е. Рождественская
―
Даже так.
О. Пашина
―
То есть стихи мама не критиковала, а о политике спорили?
Е. Рождественская
―
Нет, она и стихи критиковала. И папа объяснил это тем, что он хочет очень много сделать для российской культуры. Я не знаю, какими словами это было сказано. Ну, как просто поэт и просто человек он этого сделать не может, потому что ему надо обращаться с письмами в вышестоящие инстанции, иногда высиживать в приемных. И, рассказав, так сказать, свой план действий, мама дала добро, потому что…Я сейчас скажу о тех вещах, о которых широкая аудитория мало знает. Они знают Роберта Рождественского как поэта, но он был еще очень большой общественный деятель. И то, что сейчас, скажем, фамилия Высоцкого звучит наравне с шестидесятниками — это благодаря отцу, стопроцентно, потому что папа с мамой издали его первую книжку, были редакторами его первой книжки «Нерв». И я помню, когда я пришла домой однажды, мама с папой ползали по полу, были раскиданы листы Высоцкого, и они составляли книжку. Это была такая совершенно странная ситуация. Ну, раньше же не было Интернета, где можно было все…
О. Пашина
―
Ну да, все скомпилировать.
Е. Рождественская
―
Да. И вот эти листы. Эта книжка лежала на полу в большой комнате. И папа говорит: «Ну, это же сплошные нервы, потому что у меня не читаются эти стихи, они у меня только поются. Это просто нервы». И мама говорит: «Давай так и назовем — «Нерв». И вот вышла книжка «Нерв».И еще папа выбил Дом-музей Цветаевой в Борисоглебском переулке, который хотели отдать кому-то более заинтересованному живому лицу. Папа тоже положил очень много здоровья на то, чтобы имя Цветаевой появилось хотя бы в каком-то таком виде. И это было большим счастьем. Появился там директор, который сказал: «Это очень все хорошо, но пока этот дом откроется, пока этот музей будет работать, пройдет много времени, потому что он совершенно пустой». И тогда мама с папой перевезли какую-то часть антикварной своей мебели, чтобы немножечко наполнить вот эту экспозицию. И он стал председателем комиссии по наследию Мандельштама. В общем, еще было очень много всяких таких дел, которые он бы не мог сделать просто как частное лицо. И мама его всячески одобряла.
О. Пашина
―
Ну да. То есть нужны были определенные полномочия.
Е. Рождественская
―
Конечно, конечно.
О. Пашина
―
И ради этого, в общем…
Е. Рождественская
―
И он стал секретарем Союза писателей. И, в общем, был очень эффективным в этом отношении.
О. Пашина
―
А почему практически никто об этом не знает? Почему об этом нигде не говорят?
Е. Рождественская
―
Вы знаете, я говорю, где могу. Значит, это никому не нужно. Ну, что можно сказать? Это действительно так. И Высоцкий, и Цветаева, и Мандельштам — как минимум вот эти три фамилии, которые как-то возникли в 70-е годы благодаря папе.
О. Пашина
―
Что касается поэтов-шестидесятников. Вообще такое ощущение, что какая-то зачистка на этом поле произошла, остались Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский. Всё.
Е. Рождественская
―
Нет, Рождественский тоже остался.
О. Пашина
―
Ну, в последнее время действительно, вы правы, почему-то как-то вот тишина. Хотя помнят. Вот опять спрашивают про стихотворение «Будь, пожалуйста, послабее». Если вы знаете, расскажите, кому посвящены эти стихи.
Е. Рождественская
―
Вы знаете, все стихи посвящены маме.
О. Пашина
―
Вот так.
Е.Рождественская:Аудитория знает Роберта Рождественского как поэта, но он был еще очень большой общественный деятель
Е. Рождественская
―
Помимо того, что она была литературным критиком (это было на последнем месте в ее ипостасях), она была музой, она была самой любимой его женщиной, других не было. И вообще история их отношений, история их любви — это, я думаю, одна из самых величайших историй любви XX века. 40 лет они вместе, 40 лет пишутся стихи о любви одной женщине. И наблюдать их отношения, как это все было дома, — большое счастье. И мы воспитывались с сестрой вот в такой атмосфере любви, которая чувствовалась физически, которая витала в воздухе и которой мы питались.
О. Пашина
―
И что любимый человек должен быть один и на всю жизнь.
Е. Рождественская
―
Да, да. То, чего сейчас не бывает.
О. Пашина
―
То, что сейчас странно, да. Мы начали с того, что вы были маленькой девочкой, папа был поэт. А потом вы стали девушкой, пришла любовь. Как папа все это воспринимал? Папы — они ревнуют обычно.
Е. Рождественская
―
Нет, нет. Они приняли мой выбор. То есть они считали, что это моя жизнь. И если будет ошибка, то это будет моя ошибка. Если нет, то это будет мое счастье. Совершенно спокойно и радостно. Так что это все было совершенно нормально.
О. Пашина
―
Драм никаких там не было?
Е. Рождественская
―
Никаких драм, нет. У нас вообще не было драм. У нас не было ни скандалов, ни битья посуды — ничего такого, что обычно бывает в каких-то таких…
О. Пашина
―
Ну а какие-то споры были между родителями? Я не знаю, о чем… Ну хорошо, о политике?
Е. Рождественская
―
Споры были о культуре.
О. Пашина
―
О культуре?
Е. Рождественская
―
Да, о политике, о культуре, о какой-то книжке, о каком-то фильме. Были споры, стопроцентно, но никогда они не выходили за рамки приличий.
О. Пашина
―
От Бориса два вопроса, он спрашивает: «Каково ваше отношение к пародиям на творчество отца? Например, какие-то отдельные песни. И как вы оцениваете ситуацию с авторскими правами в последние годы?»
Е. Рождественская
―
Ну, пародии — замечательно. Потому что если уже пишут пародию на кого-то, то уже такое признание. Ему очень нравилась пародия Гафта на него.
О. Пашина
―
Да?
Е. Рождественская
―
Да. Нет, ну господи, пародия — это замечательный жанр.А по поводу авторских прав… Ну, в последнее время как-то они урегулировались, потому что раньше это было совершенно стопроцентное воровство со всех сторон, и следить за этим было очень сложно. Сейчас у нас есть специальный юрист, который отслеживает все эти моменты. И стало намного легче как-то в этом отношении жить.
О. Пашина
―
Пишет наш слушатель: «Роберт Рождественский с каким-то лиризмом всегда ассоциируется. А чувство юмора? А какие-то шутки? А что-то смешное?» Вот он мог как-то пошутить? Какие-то смешные истории были? Семейные, может быть.
Е. Рождественская
―
Знаете, если характеризовать отца, то это удивительная доброта и потрясающее чувство юмора. Вот это два таких момента, которые надо отметить. Он всегда шутил с абсолютно мрачным выражением лица, но при этом все вокруг лежали и визжали от хохота. Он обладал каким-то странным чувством юмора, и все это как-то очень ценили и всегда ждали от него вот такой реакции. Поэтому он был очень веселый внутри человек, но никогда не подавал виду. Это такое было странное сочетание. А вообще что говорить? Господи, такой замечательный, так не хватает…
О. Пашина
―
Ирина спрашивает: «Катя, как вы думаете…» Простите, так она обращается.
Е. Рождественская
―
Ну, я Катя, да. Если бы меня Зиной назвали, я бы удивилась.
О. Пашина
―
«Как вы думаете, что сказал бы ваш отец про нашу сегодняшнюю жизнь, про атмосферу в нашей жизни?»
Е. Рождественская
―
Ну, поскольку нельзя ругаться особо в эфире, то я лучше промолчу. Вот так.
О. Пашина
―
Хорошо, хорошо. Тогда про историю семьи. Вы начали изучать историю семьи, насколько я понимаю, опять же по вашим интервью: не только отец, а и бабушка, и дедушка. Удалось что-то?
Е. Рождественская
―
Очень сложно все.
О. Пашина
―
Трудно, да?
Е. Рождественская
―
Очень трудно, да. Я даже была в Астрахани, чтобы узнать истоки мамины. Ничего не получилось. Но мне очень повезло — я была на Алтае, на родине отца, два года назад, и там мне дали наводку на то, где погиб его родной отец. Потому что когда папе было 14 лет, его мама вышла снова замуж за полковника Ивана Ивановича Рождественского и написала ему в письме: «Роберт, ты уже не Роберт Станиславович Петкевич, а Роберт Иванович Рождественский». Это было, конечно, для парня потрясением, потому что он был тогда один, ему не к кому было обратиться, не к кому было прислониться. И он был в смятении и писал: «Я вообще не понимаю, как жить. Я не понимаю, почему я за один день изменил имя и фамилию, мне изменили имя и фамилию». И это на него, наверное, очень как-то сильно повлияло.И я узнала… Вот там оказались родственники Станислава Петкевича, папиного отца, ссыльного поляка, который жил на Алтае. И я поехала в Латвию отдыхать в Юрмалу, как мы отдыхали с родителями в течение 13 лет. И оказалось, что он там похоронен, буквально надо проехать полчаса от Дома творчества, где мы отдыхали. И я поехала в маленький городок. Я думала, где бы мне спросить, где братская могила. Не знала, как отреагируют, потому что советские солдаты, братская могила в Латвии сегодняшней — это все странно было бы.
О. Пашина
―
Да, тема такая острая.
Е. Рождественская
―
И я думаю: сейчас надо выпить кофе, остановиться при въезде в город и узнать. Там какая-то тетечка такая с кудельками убирала посуду, старообрядческая такая, еще из советских времен. Я спросила: «Где у вас тут похоронены советские солдаты?» Она, совершенно не удивившись, говорит: «Вот четыре метра пройдете — и там у нас аллея». Я пошла туда. Там действительно такая длинная-длинная аллея, очень много камней с большим количеством фамилий. Я отогнула кустик на первой попавшейся и увидела фамилию «Петкевич». Знаете, как будто меня прямо вело туда. Теперь я знаю, где похоронен дед. И это как-то… Вся эта история была какая-то удивительная, совершенно нереальная. То есть я уже кое-что знаю о семье.
О. Пашина
―
Вот этот кусочек сложился.
Е. Рождественская
―
Хотя бы, да.
О. Пашина
―
Сергей из Пензенской области спрашивает: «Как ваш отец относился к Сталину? И менялось ли его мнение, его отношение?»
Е. Рождественская
―
Ну, он относился к Сталину так, как мать относилась к Сталину. Она была ярой коммунисткой, а он был подростком, поэтому странно, если бы он в подростковом возрасте как-то по-другому относился.
О. Пашина
―
А потом?
Е. Рождественская
―
Потом? Я думаю, что он все понимал. Он писал то, что думал. Сложные были отношения. Вы знаете, сейчас ведь в голову-то не залезть.
О. Пашина
―
Ну да.
Е. Рождественская
―
При мне об этом никогда ничего не говорили, вообще о политике при мне не говорили, поэтому мне домысливать и додумывать что-то не хочется. Но мы можем все, и вы в том числе можете все понимать из того, какие стихотворения он писал.
О. Пашина
―
Хм, странный вопрос — смешной, но любопытный: «В фильмах о 60-х годах нам показывают правду или нет, на ваш взгляд?»
Е. Рождественская
―
Во всех фильмах? Не знаю.
О. Пашина
―
О каких фильмах, Ирина, именно идет речь, о 60-х годах? Было бы тоже интересно уточнить. Елена пишет: «Наше с мужем любимое стихотворение — «Мы совпали с тобой». Каждое прочтение — это дрожь по коже», — Елена из Москвы.
Е. Рождественская
―
Спасибо.
О. Пашина
―
У нас три минуты до новостей, но все равно хочу спросить. Может быть, это длинный разговор, а может быть, короткий. Говоря о такой личности выдающейся, известной, талантливой, блестящей, как ваш отец, нужно ли рассказывать всю правду или что-то должно оставаться за кадром?
Е. Рождественская
―
Не знаю, не знаю…
О. Пашина
―
Есть какие-то моменты, о которых не стоит говорить?
Е. Рождественская
―
Вы знаете, я думаю, что конкретно в отцовской биографии таких моментов нет. У него все было на бумаге сразу. Если он верил, он об этом писал правду. У него была одна жена, то есть тут и любовниц найти нельзя. У него было две дочери, и внебрачных детей найти нельзя. То есть тут все чисто как на ладони. Так что по отношению к отцу, я считаю, вся правда известна.
О. Пашина
―
Спрашивают слушатели: «Не хотели ли вы стать поэтессой?»
Е. Рождественская
―
Ну, как можно? Можно стать инженером или врачом.
О. Пашина
―
«Хочу стать поэтессой!»
Е. Рождественская
―
А как можно стать поэтессой?
О. Пашина
―
Но тем не менее все равно потом решили писать книги. Писательницей же захотели стать?
Е. Рождественская
―
Я не захотела.
О. Пашина
―
Так получилось?
Е. Рождественская
―
У меня все как-то оно само получилось, пошло с большим удовольствием. И совершенно удивительный такой зигзаг в жизни.
О. Пашина
―
А почему вдруг захотелось?
Е. Рождественская
―
Я нашла маленький рецепт бабушкин и начала писать книжку рецептов, составлять. Составила рецепты с материнской стороны и с отцовской. И потом как-то… Сейчас пишу шестую книжку.
О. Пашина
―
С ума сойти! Вот так все начинается. С ума сойти! Семен пишет из Москвы: «Немного забыли Роберта Рождественского, потому что считали слишком правильным, может быть, слишком советским. Но при этом каждый из нас помнит хоть одно стихотворение или одну песню».
Е. Рождественская
―
Нет, не одну песню, а вы все время поете отцовские песни, просто не знаете, что это он.
О. Пашина
―
Что это его.
Е. Рождественская
―
Конечно.
О. Пашина
―
А назовите, чтобы знали.
Е. Рождественская
―
«Эхо любви», «Позвони мне, позвони», «За того парня», «Я мечтала о морях и кораллах»… Полно всего. «Свадьба». Много-много. Просто…
О. Пашина
―
Просто мы не знаем, что это его песни.
Е. Рождественская
―
Конечно.
О. Пашина
―
Таня пишет: «Очень понравилась ваша книга «Дом на Поварской». Расскажите, пожалуйста, о ней. Будет ли продолжение?»
Е.Рождественская:Мы воспитывались с сестрой в атмосфере любви, которая витала в воздухе
Е. Рождественская
―
Ну, я потом…
О. Пашина
―
Давайте об этом, да, сразу после кратких новостей.НОВОСТИ
О. Пашина
―
Екатерина Рождественская в студии «Эха Москвы». Из Омской области Рита пишет: «В Омске на дверях всех трамваев напечатано стихотворение «Билет в детство».Ну, мы начали… закончили, вернее, вопросом про книгу «Дом на Поварской». Просили рассказать подробности. И будет ли продолжение? Таня спрашивает.
Е. Рождественская
―
Да, вы знаете, я что-то решила… Ну, я сейчас другую пишу, не связанную с «Домом на Поварской», но поскольку там уже прозвучал один адрес, я решила разложить свою жизнь по адресам. И вот вышел «Дом на Поварской», где я родилась. Потом будет Кутузовский, 9, где мы жили до 70-го года. Потом будет Калининский… не помню номер дома, где мы жили до 74-го. И Горького, 9. Что-то у нас все девятые номера.А «Двор на Поварской» — это мое представление о том, как жила моя семья до моего рождения. Я успела переговорить со многими людьми, которые еще были, которые помнят этот двор на Поварской. Если вы знаете Поварскую, ЦДЛ, то это как раз большая усадьба закрытая, усадьба Соллогубов, с которой якобы Толстой писал дом Болконских.
О. Пашина
―
Где памятник.
Е. Рождественская
―
Да. Памятник этот был подарен украинскими литераторами в 53-м году. И сел там Толстой в 53-м году — по поводу чего было большое недоумение у жителей. А жило там 118 человек, в этом дворе. Почему именно Толстой? Там мог сидеть Грибоедов, поскольку очень много было вещей грибоедовских в этом доме. Ну, там мог сидеть, скажем, Маяковский, которого хоронили, вынося из этого двора. Там много кто мог сидеть вместо Толстого, но сел почему-то Толстой. Я его ненавидела…
О. Пашина
―
Почему?
Е. Рождественская
―
Вы знаете, я…
О. Пашина
―
Памятник или писателя?
Е. Рождественская
―
Сначала — памятник. Я была очень маленькая, я каталась там. И я помню свои ощущения: безумно пахло бархатцами оранжевыми, которые вокруг памятника были насажены. Я каталась там на трехколесном велосипедике и всегда смотрела на этого бронзового черного дядьку с черной книгой. На нем всегда сидели голуби и какали белым — и у него все время менялись черты лица, потому что эти белые струи как-то…
О. Пашина
―
Прочерчивали какие-то…
Е. Рождественская
―
Да, странно. Это было очень страшно в детстве. И детей пугали, что придет Толстой, а не милиционер, когда те не хотели спать. И знаете, я представляла, как он будет позвякивать своими внутренностями, будет подниматься, огромный, приходить к детям! А в основном все жили в подвалах, потому что там поселились люди, которые обслуживали Клуб писателей. Раньше это называлось Клуб писателей. Семьи водителей…
О. Пашина
―
ЦДЛ?
Е. Рождественская
―
Ну, это было еще в 30-е годы.
О. Пашина
―
Да-да-да.
Е. Рождественская
―
Посудомойки. Так что в основном такая была подземная жизнь. И я, поспрашивав людей, которые еще что-то помнили, написала по их воспоминаниям вот такую книжку о жизни нашего маленького государства под названием Поварская, 52.
О. Пашина
―
Еще слухи такие ходят, что там усадьба Ростовых, там как раз все это происходило, в этом доме. Нет?
Е. Рождественская
―
Нет-нет-нет. Вот именно, что это слухи. Там ничего такого не было. Там была своего рода кунсткамера, потому что первый хозяин был путешественником, коллекционером. И там очень много было интересных вещей.
О. Пашина
―
Натаскал много интересных вещей.
Е. Рождественская
―
Натаскал, натаскал
О. Пашина
―
А куда они потом все делись?
Е. Рождественская
―
Они куда-то делись потом. Потому что там была еще… чекисты жили… не жили, а работали. И потом это все вывозилось на санях оттуда в неизвестном направлении.
О. Пашина
―
Понятно. Спрашивает Оксана из Санкт-Петербурга: «Читали ли вы роман Аксенова «Таинственная страсть»?» Ну, я знаю, что читали.
Е. Рождественская
―
Естественно, конечно, я читала.
О. Пашина
―
Спрашивает о ваших впечатлениях.
Е. Рождественская
―
Вы знаете, впечатления у меня разные. Аксенов приезжал к нам на дачу много раз говорить с мамой, потому что немного людей сохранилось… вернее, участников этих событий. Мама была не очень довольна тем, как он описал отца, потому что он общался с женщинами там направо и налево. И мама говорит: «Ты же знаешь, что это неправда. Зачем ты это пишешь?» Он говорит: «Ну, я имею право на какую-то писательскую фантазию». Поэтому для меня это фантастический роман в связи с этим, где есть какие-то описательные правды, но не более того. Я не в восторге от этого, потому что… Я прочитала, естественно. Ну, имеет право на какой-то вымысел.
О. Пашина
―
Много художественного вымысла.
Е.Рождественская:Если характеризовать отца, то это удивительная доброта и потрясающее чувство юмора
Е. Рождественская
―
Много, много, конечно.
О. Пашина
―
Юрий Давыдович спрашивает: «А лирическая героиня песни про кораблик из газеты вчерашней — это вы?»
Е. Рождественская
―
Я думаю, что это мама. Причем, знаете, это стихотворение, я вот залезла специально в «Википедию», там оно приписано одной замечательной поэтессе 60-х годов. И я спросила у сестры: «А может такое быть?» Она говорит: «Нет, сто процентов не может, потому что и мама никогда об этом не говорила, и вообще вопросов не было». И я решила проверить совершенно единственно правильным путем: я нашла фильм «Еще раз про любовь» и посмотрела титры. Текст: Роберт Рождественский. Поэтому сразу снялись… А в 68-м году я не думаю, что было право на ошибку. Поэтому это папина песня стопроцентно.
О. Пашина
―
Сергей из Москвы пишет: «После общения с отцом вам, наверное, смешны были ухаживания влюбленных в вас юношей. Они, наверное, читали вам стихи отца».
Е. Рождественская
―
Никогда.
О. Пашина
―
Нет?
Е. Рождественская
―
У меня были неграмотные юноши, и они не читали стихов.
О. Пашина
―
Стихов вообще не читали, да? Про Новый Арбат тут уточняют: «Калининский, 28. А сейчас это Новый Арбат, 10. Елена с Нового Арбата».
Е. Рождественская
―
Да-да-да, точно. Там было кафе «Ивушка», около Дома книги, куда я ходила постоянно и жила в разных отделах.
О. Пашина
―
Здесь много про советскую власть. «Ваш папа был коммунистом в высшем смысле слова, а членство в партии здесь не важно», — пишет Николай Борисович из Саратова.
Е. Рождественская
―
Он был просто хорошим человеком. Я не люблю разделения людей на партии, поэтому я совершенно беспартийная и неполитичная.
О. Пашина
―
Кстати, Дмитрий спрашивает: «Раз уж зашел разговор о советской власти, то какое ваше отношение к советской власти? Есть ли у вас ностальгия?»
Е. Рождественская
―
Есть у меня ностальгия по юности, по молодости. Конечно, есть. По тому хорошему, что было. В любой системе есть что-то хорошее. И там было тоже очень много положительного, как мне кажется. Там был порядок. Там была хорошая медицина, замечательное образование, спорт, балет… Ну, что вам рассказывать? Вы же сами все прекрасно знаете. Так что хорошее было. А было и плохое. Как и во всем есть черное, а есть белое. Не надо быть философом, чтобы это все знать.
О. Пашина
―
Ирина настаивает и уточняет: «Фильмы про 60-е — я имею в виду «Оттепель» и другие ему подобные, современные». Она спрашивала, правду ли нам там показывают или нет. Очень много художественного вымысла, да?
Е. Рождественская
―
«Оттепель» — это мюзикл такой, я считаю, откровенный, причем замечательный. Он мне очень понравился. И потом, даже дело не в этом. Если вы возвращаетесь в то время, вы волей-неволей берете книжки, вы читаете стихи, вы погружаетесь в 60-е годы. И это уже плюс, что вы знаете чуточку больше о своей истории. Поэтому все в плюс. Все похоже. Читайте стихи шестидесятников.
О. Пашина
―
«Почему сейчас нет поэтов?» — спрашивает Николай.
Е. Рождественская
―
А почему их нет? Они есть. Они есть, и их довольно много. Но большое видится на расстоянии. Пройдет какое-то время — лет пятьдесят, наверное, — и тогда мы посмотрим, кто из них остался.
О. Пашина
―
А из современных поэтов, на ваш взгляд, кто достоин?
Е. Рождественская
―
Мне очень нравится Вера Павлова. Мне не нравится… не очень нравится Полозкова.
О. Пашина
―
Не нравится Полозкова?
Е. Рождественская
―
Ну, не очень. Нет, у нее есть очень хорошие стихи в начале… Я не очень люблю сочетание поэзии и гламура. Мне кажется, что она стала немножечко гламурной, а это всегда очень мешает душе. Ну, есть. В общем, их сейчас, конечно, намного меньше. Знаете, если раньше, 100 лет назад, был Серебряный век, то сейчас серенький такой. Вроде бы оттенок один и тот же, а как-то… Я это все время говорю, и я так считаю. Нет блеска, нет искры. Все есть, но чего-то не хватает.
О. Пашина
―
Понятно. Серебряный и серенький? Хорошо. Много вопросов — не могу об этом тоже не спросить — про портреты в частной коллекции. Как это все происходило? Как выбирались герои? Что было самое трудное? Вот тут просто навал!
Е. Рождественская
―
Я все расскажу как на духу. Сейчас выпью за ваше здоровье…
О. Пашина
―
Спасибо.
Е. Рождественская
―
Я начала этот проект в конце прошлого века… О, как хорошо звучит!
О. Пашина
―
Красиво звучит, да.
Е.Рождественская: Я не люблю разделения людей на партии, поэтому я совершенно беспартийная и неполитичная
Е. Рождественская
―
Как приятно, господи! «В конце прошлого века». И прозанималась этим ровно 20 лет, причем с огромным счастьем, с готовностью бежать на работу — не идти, а бежать. Это было ровно 18 лет. Но за последние 2 года все изменилось, потому что я перестала узнавать звезд, которые ко мне приходили.
О. Пашина
―
Как это?
Е. Рождественская
―
Объясню. Проект был основан на том, что я не расшифровываю, кто такая Гурченко или кто такой Рязанов. Когда появилась вот эта эра сериалов… Я не смотрю телевизор уже очень много лет, и я не знала, кто ко мне приходит. А стали совершенно другие замашки. Они входили вдесятером в студию: там были помощники, там были режиссеры, там были гримеры, охранники…
О. Пашина
―
Со свитой.
Е. Рождественская
―
…собственные врачи, реаниматоры. Я не знаю, кто там был. Но когда вот десять человек входит, и кто из них звезда…
О. Пашина
―
А кто герой-то?
Е. Рождественская
―
Ну, первый раз мне показали. Второй раз показали. Сто пятнадцатый показали. А потом я думаю: а зачем мне это все надо? Причем когда я уже сняла сто пятнадцатого, те первые сто уже исчезли, их уже не было.
О. Пашина
―
Неактуально.
Е. Рождественская
―
Абсолютно. И я поняла, что это совершенно никому не нужно. Я перестала получать удовольствие от работы.
О. Пашина
―
А как так получалось? Вы не сами отбирали героев?
Е. Рождественская
―
Был рейтинг для журнала, вы понимаете? Если взяли интервью у какой-то из этих звезд, если они уже разошлись, уже несколько раз родили ребенка, большой материал — надо вроде бы их снимать. Но мне это перестало быть интересным, потому что мне надо было расшифровывать, что это звезда сериала…
О. Пашина
―
«…который я не смотрела».
Е. Рождественская
―
Да, который я не смотрела, действительно. И запросы какие-то все… Ну, не буду я… Не все, конечно. Есть замечательные герои, типа, не знаю… Саша Петров — совершенно уникальный, потрясающий мальчик, он мне очень нравится, очень хороший профессионал и человек. Но есть люди, которые совершенно мыльный пузырь. И снимать вот этих «мыльных пузырей» я не захотела. В последние годы я сидела в углу, знаете, как такой сыр, и воняла на все вот это. Это было ужасно. Я думала: надо об этом писать, потому что ведь люди же потом не поверят, что такое было. И я стала делать какие-то записки и написала об этом книжку, которая сейчас опять переиздается, выходит, где вся правда, и не всегда такая приятная.
О. Пашина
―
Для тех, кто еще не читал книжку: а были такие случаи с хорошими героями, такими настоящими, которые увидели результат — и им до слез прямо не понравилось, они были убиты? Или, например, им не понравилось, но они не обиделись и все равно потом как-то…
Е. Рождественская
―
Вы знаете, я сняла более 6 тысяч человек. Ну конечно, были всякие истории, было всякое отношение к моей работе. 6 тысяч человек — это приличное количество. Было все. Были те, кто приходил с «домашним заданием» и говорил: «Я хочу именно эту картину именно этого художника и именно сейчас». И я всегда этому радовалась, это мне всегда очень помогало. Были те, кто замахивался, скажем, на Наполеона при росте в два метра: «Я вижу себя Наполеоном». Но нет возможности его так снять. Были ситуации, когда я снимала, и это не нравилось — мы переснимали потом какую-то другую картину. Было все. Было, когда я ждала несколько раз одного замечательного человека, и он все не приходил и не приходил, хотя мы все время были в состоянии готовности, мы были в студии и ждали его. А потом оказалось, что он нам как-то врет, что он в пробке или еще где-то. Все было. И это все замечательно вспоминать, потому что это 20 лет счастья.
О. Пашина
―
Получается, что они вам предлагали какие-то свои варианты, не вы? «Я вас вижу…»
Е.Рождественская: Самое страшное — это потеря репутации. Надо держаться за нее всеми руками, это ваше Я
Е. Рождественская
―
Нет, я говорю, что было много ситуаций. Скажем, Андрей Макаревич — мы ему предложили одно, а он сказал…
О. Пашина
―
«Не хочу»?
Е. Рождественская
―
«Меня в институте звали Дюрером, у меня была кличка Дюрер». И, знаете, то, что было дома под рукой… Мы сделали из него Дюрера. Не очень похож, но во всяком случае суть дюреровская у него в глазах.
О. Пашина
―
А кстати, вот любопытно… Я тут не специалист, но я вижу, что там же не все фотошоп, вот эти все детали какие-то винтажные, антикварные, шляпы…
Е. Рождественская
―
Нет, это все мое. Это моя огромная коллекция, у меня она очень и очень большая. Я этим занималась на протяжении 20 лет. Потому что фотография — это не кино, где можно, знаете, пройти в тюле каком-нибудь и сделать вид, что это какая-то тяжелая тафта, настоящая, царская. Здесь на фотографии ты рассматриваешь — и тебе видны все детали, тебе виден весь фотошоп, все ненастоящее. Поэтому, видимо, и интерес был такой к этому, что можно было посмотреть на настоящее. Я вообще люблю все очень естественное и настоящее, поэтому я всегда стремилась к какой-то исторической правде.
О. Пашина
―
То есть вы где-то искали эти настоящие вещи?
Е. Рождественская
―
Я везде искала. Если я ехала за границу, я все свои гонорары тратила на то, чтобы привезти какие-то театральные костюмы… У меня есть театральный костюм Ромео, который я нашла в Лос-Анджелесе на барахолке. И мне продавщица, такая старенькая дама в годах, сказала: «Он снимался в фильме «Ромео и Джульетта». Он — как действующее лицо.
О. Пашина
―
Как герой.
Е. Рождественская
―
Да. И у него сзади печать стоит. Есть и такие вещи.
О. Пашина
―
С ума сойти! А кто запомнился особенно? Я понимаю, что тысячи и тысячи, вы уже сказали, участников. Кто? Кто-то первый? Или кто-то из последних?
Е. Рождественская
―
Вы знаете, на этот вопрос я всегда отвечаю одинаково: Гурченко. Потому что это настолько уникальный человек такого высокого полета! Она совершенно спокойно могла бы затмить и Грету Гарбо, и Марлен Дитрих. Я считаю, что это наш такой ответ Голливуду. И я счастлива, что она ко мне пришла в начале моей, так сказать, фотокарьеры, когда я только начинала снимать, и научила меня очень многому. И в каких-то бытовых вещах… Она мне все время говорила: «Зачем ты говоришь о своем возрасте? Женщина не должна говорить о своем возрасте». В этом как раз я с ней не согласна и всячески афиширую. И она меня научила ценить свое время и чужое. Она меня научила быть профессионалом везде. И она единственная почти из всех 6 тысяч человек, кто репетировал фотографию. Это меня поразило.
О. Пашина
―
Это как — репетировала фотографию?
Е. Рождественская
―
Вы знаете, когда я ее снимала в образе любительницы абсента (Пикассо), ей уже сделали грим, уже такой колтун на голову прицепили, у нас уже был готов реквизит, и она сказала мне: «Мне нужно несколько минут, чтобы порепетировать». Она пошла к зеркалу и вернулась совершенно другим человеком — не Гурченко, а это была какая-то страшная (я имею в виду — не внешне, а внутренне) женщина, у которой было большое прошлое, но в глазах виделось, что уже нет никакого будущего. Она говорила хриплым голосом. У нее были жесты совершенно паучьи, такие длинные пальцы, которые, знаете, обхватили ее лицо. И я перепугалась, потому что…
О. Пашина
―
Трансформация произошла.
Е. Рождественская
―
Это моментальная трансформация. Она села и говорит: «Быстро снимай, с первого дубля». Я сняла. И в этих глазах с первого дубля — вся биография, страшная совершенно, которую можно додумывать по-разному, но это такой микрофильм, который ей очень удался.
О. Пашина
―
А с кем тяжелее — с актерами или с политиками — работать, если сравнивать актеров и политиков? Политики, наверное, командуют?
Е. Рождественская
―
Вы знаете, политики — они все такие тоже народные артисты. И Жириновский, и…
О. Пашина
―
Ну, Жириновский — заслуженно.
Е. Рождественская
―
Нет, одно удовольствие было, вы знаете.
О. Пашина
―
Хорошо с ним, да?
Е. Рождественская
―
Такой…
О. Пашина
―
Он не репетировал?
Е. Рождественская
―
Он не репетировал. Он тоже пришел с большим количеством народа. Он меня называл хозяйкой. Он очень хорошо понимает, где как себя можно вести. Он умный человек. Я за него не агитирую ни в коем случае. Я вообще ни за кого не агитирую, только за лично конкретно каждого человека (в смысле — слушателей). Но я получила удовольствие. Он такой замечательный мужик.
О. Пашина
―
Ну, он умеет настраивать.
Е. Рождественская
―
Да.
О. Пашина
―
По моим наблюдениям, он переключается и настраивается.
Е. Рождественская
―
Конечно, конечно, естественно. Так что это все… Политика — это дело такое…
О. Пашина
―
А с актерами? Они не капризничают, не говорят: «Какая я ужасная в этой шляпке!»?
Е. Рождественская
―
Говорят. Это вы, что ли, им подсказывали?
О. Пашина
―
Нет. Я просто себе так фантазирую.
Е. Рождественская
―
Нет, все закомплексованные ужасно, у каждого есть какие-то свои… «Какие у меня толстые ноги!», «С этой стороны меня не снимайте», «У меня только левую часть лица», «У меня выпали все волосы». Знаете, стоит красивая женщина с длинными ногами, а такое про себя наговорит, что уже смотришь на нее, выискиваешь эти изъяны и думаешь: «Ну, что ж такое-то? Как так можно к себе относиться?» Вот это удивительно. Нет, все закомплексованные. И надо с этим как-то бороться.
О. Пашина
―
Дмитрий Мезенцев спрашивает (у нас к концу программы обычно философские вопросы поступают): «Что для вас означает понятие репутации? И почему сейчас это понятие девальвировано среди интеллигенции?»
Е. Рождественская
―
Почему? Я не знаю и не буду отвечать за всю интеллигенцию. А для меня это означает всё. Я все время жила с оглядкой на то, как родители отнеслись к тому или иному моему поступку. Ведь репутацию очень легко как-то пропить, и ее никакими деньгами не вернуть и не купить. И самое страшное, что может быть — это потеря репутации, мне кажется. Поэтому надо держаться за нее всеми руками и пытаться ее сохранить. Это очень важно. Это ваше Я.
О. Пашина
―
Еще нам пишут: «У нас во дворце культуры ставили поэтическую композицию, стихи Рождественского читали юноши, а стихи Вероники Тушновой читали девушки».
Е. Рождественская
―
Молодцы.
О. Пашина
―
Это просто…
Е. Рождественская
―
А почему такой половой признак? Странно.
О. Пашина
―
Вот почему-то так решили. Я не знаю.
Е. Рождественская
―
Ну, это неправильно.
О. Пашина
―
Не знаю. Спрашивают еще: «А что связывало Рождественского и Тушнову?» Наверное, созвучие стихов?
Е. Рождественская
―
А вот ничего и не связывало. Нет, я думаю, что они оба были поэтами, и они оба писали в одно время. Я думаю, что вот эти связи были.
О. Пашина
―
Еще раз просят напомнить, где и когда концерт.
Е. Рождественская
―
Концерт 1 ноября 2017 года в Кремле. Билеты еще пока продаются. Будет вести Максим Аверин. Он же и режиссер, за что я ему очень благодарна. Он всего себя отдает. Он очень любит творчество отца моего и очень помогает в продвижении его имени. И еще будет концерт 20 ноября в Доме музыки, где будут стихи в основном. То есть мы разделили немножко на песни и на стихи.
О. Пашина
―
А, то есть в Кремле в основном песни?
Е. Рождественская
―
В основном песни, но и стихи тоже будет Аверин читать. Поэтому приходите и туда, и сюда. Нам надо вспоминать. И нам надо сидеть в зале и петь песни, потому что, сидя на диване, по телевизору не будет той атмосферы и того чувства какого-то ностальгического, которое будет в зале.
О. Пашина
―
Это была Екатерина Рождественская — уже не фотохудожник, а писатель. Читайте книги. Приходите на концерт. Помните о Роберте Рождественском. Всего вам доброго!
Е. Рождественская
―
Помните. Спасибо.
О. Пашина
―
До свидания.