Джоанна Стингрей - Разбор полета - 2019-09-23
23.09.2019
С. Крючков
―
Это «Разбор полёта» - программа о людях и решениях, которые они принимают в своей жизни. Проведу её сегодня я, Станислав Крючков, и Лиза Аникина. С нами сегодня Джоанна Стингрей.
Д. Стингрей
―
Привет!
С. Крючков
―
Джоанна, солнечная девочка из Калифорнии, из Санта-Моники. 1984 год, март месяц. Спустя месяц после того, как умер Андропов, что заставило вас приехать в эту страну? Летом прошлого года здесь была Саманта Смит. Вы - совершенно другой человек: девушка с выбритыми висками, с панковской прической. Как так?
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, это просто была судьба, я думаю. Я только что сделала альбом - 4 песни, это называется EР. Были проблемы с менеджером, всё сломалось. Я должна была думать, что будет дальше в моей жизни. У меня в это время не было хорошего места. Я думала: моя сестра в университете в Англии - может быть, я буду в гостях? У меня будет чище в голове и тогда я подумаю, что будет в будущем в моей жизни. Я позвонила моей сестре, сказала: «Я могу приехать?». Она сказала: «Да, но проблема, что меня не будет. Я буду в России на гастролях, одну неделю». Я сказала: «Россия? Давай, я хочу тоже. Хорошее место сделает мою голову чище». Поэтому я просто была на этих гастролях из университета из Англии. Одну неделю.
С. Крючков
―
Сегодня у нас ещё один гость. Это Александр Кан, переводчик книги, которая вышла в издании АСТ в 2 частях. «Стингрей в Зазеркалье» - это 90-е годы. Ранние 90-е.
Д. Стингрей
―
Да, это начало, с 1988 до 1996.
С. Крючков
―
И «Стингрей в Стране Чудес» - это, собственно говоря, та эпоха, о которой мы и поговорим. Родители не сопротивлялись вашему позыву приехать в эту страну?
Д. Стингрей
―
У моих папы и мамы сломалась свадьба, когда я НРЗБ но всё равно когда я была молодой, мой папа сделал один документальный фильм по поводу коммунизма - против коммунизма. Он думал, что это самое плохое...
А. Кан
―
Это злое место, противное, неприятное.
Д. Стингрей
―
Я помню, когда я была молодой, он просто сказал: «Никогда!».
А. Кан
―
Не вздумай, никогда в жизни не вздумай отправиться за «железный занавес».
Д. Стингрей
―
А я не помнила этого, я была молодой. Но когда моя сестра сказала о России, я думала об этих словах моего папы. Конечно, то, что родители говорят не делать, дети хотят делать. Поэтому я сказала: «Давай!». Он не был рад, он боялся, что это нехорошее место, чтобы быть в гостях. А моя мама была не против, но и не рада: «Джоанна, тебе 24, ты должна найти прямую дорогу, найти хорошую работу, хорошего человека, сделать НРЗБ». Поэтому она тоже была не рада, но я всё равно...
С. Крючков
―
Вы согласитесь, если я скажу, что вот это решение тогда, в 1984, прилететь в Советский Союз стало в каком-то роде определяющим в вашей жизни?
Д. Стингрей
―
Конечно, точно. Потому что когда я приехала сюда в 1984 году, я была молодой, я не понимала, кто я, что я буду делать.
А. Кан
―
У меня была пустота внутри.
Д. Стингрей
―
Поэтому то, что случилось, после того, как я приехала, переменило всю мою жизнь. Это была перемена вообще в том, кто я. Я сама нашла это через Гребенщикова, через Курёхина, через Цоя - все эти люди помогали мне найти, кто я.
Л. Аникина
―
Какой момент стал переломным? То есть вот чужая страна, вы прилетаете в Советский Союз. Наверное, всё-таки некомфортно, мрачно, холодно. В какой момент это всё перешло в любовь к стране и к музыке?
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, это была первая секунда, когда я увидела глаза Гребенщикова. Мы попробовали найти его через Севу Гаккеля, потому что это главный андеграундный рокер России. Мы слышали его «Телефон». Один его друг, эмигрант, сказал: «Джоанна, ты рокер, ты должна встретиться с русскими роком». Я не была уверена, что русский рок бывает, но я думала: давай, я встречусь, потому что они будут думать, что это хорошо. Я американский рокер, и они будут думать, что я крутая. Поэтому вот эта первая минута. Мы стояли у метро и много-много людей вышли из метро. Я подумала: как я буду знать, кто этот человек? И в эту секунду, когда я смотрела в его глаза... Он выглядел, как любой русский - он был в большом...
А. Кан
―
Длинное пальто, твидовое.
Д. Стингрей
―
Ничего не выглядело как у рокера. Но точно - его глаза. Я не знаю почему, но я сразу всем телом почувствовала, что этот человек будет переменой в моей жизни. Это была правда. Поэтому это было начало. И ты знаешь, я могу только сказать: всё, что ты спросила, я видела. Что здесь трудно, плохо и холодно - это было странно. Потому что всё , что я видела, что здесь некомфортно, давало мне больше чувства, что я жива, чем в Лос-Анджелесе, где всё было просто. Поэтому вот эти трудности здесь дали мне больше чувства, что я живу.
С. Крючков
―
Вы осознавали тогда - хорошо, может быть, чуть позже, не в этот конкретный момент - что вы фактически взламываете систему, что через 7 лет этой страны может не стать? Ведь это удивительная история. Фактически вы - одна из тех, кто разрушил тот самый «железный занавес», о котором писал ваш отец.
Д.Стингрей: Я сама нашла себя через Гребенщикова, через Курёхина, через Цоя - все эти люди помогали мне найти, кто я
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, я никогда не думала об этом. НРЗБ это было фантастическое время. Этот ленинградский рок. В это время просто было очень интересно: люди, которых я встретила...
А. Кан
―
Я горела страстью и вообще была полностью увлечена их музыкой, их искусством.
Д. Стингрей
―
И всё случилось просто без плана. Я просто встретила этих людей и это был шок. Потому что я, как американец, думала, что русские люди - это совсем другое. Поэтому когда я в первый раз вернулась из России, я много говорила: «Ой, я встретилась с этим человеком, рокером Борисом - он интересный, крутой». И все американцы, когда я приехала, говорили: «Нет, это невозможно - рок в России». Поэтому я дала им фото, дала послушать музыку. И я смотрю, что они, как я: «Ой, это класс! Да у них тоже как у нас. У нас много похожего!». А после этого я поняла...
А. Кан
―
У меня в руках есть огромный инструмент, орудие.
Д. Стингрей
―
Что я могу открыть глаза людям в Америке. Это и было идеей сделать вот эту пластинку «Красная волна». Поэтому всё, что я делала в то время, было без идеи думать «что я могу сделать важного; что я могу сделать, чтобы помочь переменам в России?». Этого вообще не было. Это случилось - сначала одно, потом второе. Это просто было.
С. Крючков
―
Какую часть своего времени вы проводили в стране и как часто вы возвращались на родину?
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, сначала было очень трудно приехать в Россию. Можно было только через «Интурист» через Англию. Ты можешь быть в группе на 1 неделю - 3,5 дня в Москве и 3,5 дня в Ленинграде. И ты всё время должен оставаться в туре, на автобусе. Есть женщина, которая говорит об истории, о Красной площади. И так каждый раз. Но, конечно, даже в первый раз, когда после Москвы были в Ленинграде, я просто уехала. Я сказала: «Я больна, я должна остаться в гостинице». Я поняла, что не посмотрю ничего интересного, если останусь в автобусе. Поэтому это была 1 неделя, и я вернулась домой, чтобы работать и найти деньги, чтобы я смогла купить ещё билет. Это было через 3 месяца. Поэтому первые 2 года я была каждые 3 месяца.
А. Кан
―
Это, конечно, встревожило ФБР и КГБ. Они стали что-то подозревать: что-то здесь не то.
С. Крючков
―
Они видели в вас агента?
Д. Стингрей
―
Конечно, потому что в то время был ли ещё человек, который приезжал бы сюда каждые 3 месяца? И они думали, что это что-то странное. Это значит, что она, должно быть, шпион.
Л. Аникина
―
А не страшно было постоянно нарушать правила? Ввозить инструменты, которые нельзя оставлять в Советском Союзе, сбегать с экскурсии, обманывать, постоянно ездить туда-сюда через границу.
Д. Стингрей
―
Я боялась. Потому я что всё время думала: если будут проблемы, они могут закрыть мою визу. Я в это время хотела только одну вещь - быть с моими друзьями. Я чувствовала, что это мой воздух. Если я не могу быть рядом с этими людьми, жизнь будет плохой. Было трудно.
С. Крючков
―
А вот этот круг ленинградского рок-клуба, а затем и московской тусовки - он действительно был дружеским кругом?
Д. Стингрей
―
Конечно был. У них была дружба. Андеграундный рок - это человек, который хочет делать свою музыку. Ему всё равно, что он не получает деньги, не может писаться на студии. Они - чистые артисты, потому что они просто должны делать музыку, всё равно.
С. Крючков
―
Потому что они не могут жить по-другому.
Д.Стингрей: Но одну вещь мы знаем в жизни - что всегда будут перемены, много перемен
Д. Стингрей
―
Конечно, точно! Моим большим другом, конечно, был Саша Липницкий. Ты знаешь, он был папа - делал всё для групп из Ленинграда. Каждый раз, когда они приезжали в Москву, они останавливались в его квартире, и я тоже. Он давал нам пищу, ужин. Мы были на его даче. Он был очень хороший, организовывал много концертов для ленинградских групп. Поэтому была эта дружба. Также был Артемий Троицкий, который был в Москве. Он помогал музыкантам, они играли в Москве - весь Советский Союз, все их знают. Как я помню, была дружба.Я в это время сделала много интервью всего рока. И только одно смешно - когда я делала интервью с музыкантами из Москвы, не все, но некоторые говорили: «Ты знаешь, вот эта ленинградская рок-музыка - это не реальный русский рок. Это рок как с Запада. Они просто копируют Запад. Реальный русский рок - это московский рок». Было смешно.
С. Крючков
―
В тот период времени выбираться далеко за пределы Москвы и Ленинграда не удавалось?
Д. Стингрей
―
В это время - нет.
С. Крючков
―
Это были какие-то формальные ограничения, связанные с вашей визой?
Д. Стингрей
―
Да, через визу, конечно.
С. Крючков
―
Закрывая эту тему и переходя к другой, сугубо спекулятивный вопрос: сегодня, спустя почти 35 лет, на ваш взгляд, был бы возможен этот круг общения? В том виде, в котором он был сформирован тогда - в какой-то дружеской его ипостаси. Потому что Б.Г. сегодня отвечает на вопросы о своей позиции одним образом, а условный Сукачёв или Константин Кинчев - совершенно иначе. То есть они зачастую не сходятся в своих оценках происходящего.
Д. Стингрей
―
Вообще вся ситуация другая. Когда есть...
А. Кан
―
Какой-то исторический период.
Д. Стингрей
―
Как в Америке в 60-е годы Сан-Франциско и Нью-Йорк, все вот эти хиппи. Мы все, глядя на этот период, знаем, что это был специальный период. Вот этот ленинградский рок 80-х годов - это было то же самое. Мы все знаем, что ты не можешь сделать этот период ещё раз. Потому что был коммунизм. Все мои друзья из Ленинграда не могли уезжать, делать гастроли, быть в Европе. Поэтому каждые 3 месяца, когда я приезжала в Ленинград, я знала на 100%, что все мои друзья будут там. Мы как группа. А когда была гласность, а потом капитализм...
А. Кан
―
Какая-то цепь разорвалась.
Д. Стингрей
―
Во второй книге я писала, что в 1989 и 1990 году я много раз приезжала в Ленинград, а там никого. Даже моего мужа Юры не было там - он всё время был на гастролях с «Кино». Поэтому этот период, когда я была - первый период...
А. Кан
―
Поначалу как бы звёзды сошлись. Всё сошлось, всё слилось в это единство. Повторить это невозможно - это только божественное провидение.
С. Крючков
―
Александр ведь не только переводчик. Он непосредственный участник тех событий.
А. Кан
―
Да, конечно.
С. Крючков
―
Вы были вхожи в этот круг.
А. Кан
―
Абсолютно. Это мой круг, мы все друзья. Джоанну знал с 1984 года. Вся эта компания - это все мои друзья.
Д. Стингрей
―
Первый год каждый раз, когда я была в Ленинграде, почти каждый вечер на квартире сидели я, Гребенщиков, Курёхин и Алекс. Потому что Алекс был самый близкий друг Курёхина, а Курёхин не говорил по-английски. Поэтому я всё время говорила: «Алекс, ты должен быть там». И я сейчас чувствую плохо, потому что иногда мы сидели долго, очень поздно, и Алекс всегда был рядом с нами.
Л. Аникина
―
То есть я правильно понимаю, что вот это освобождение музыки не пошло на пользу ни отдельной группе, ни, в принципе, какому-то коллективу того периода? То есть появилась какая-то раздробленность, разобщённость.
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, это вопрос к русскому року, не ко мне. Но знаешь, жизнь меняется. Мы все каждый день меняемся, с каждым днём мы старше. Но это был период , где всё было фантастикой. Но одну вещь мы знаем в жизни - что всегда будут перемены, много перемен. Вот эти перемены в системе - гласность, потом капитализм. Всё было возможно для рока - можно было делать гастроли, писать песни на студии. И самое главное - они могли быть гостями на Западе, смотреть, делать вещи. Поэтому всё было очень хорошо. Но, конечно, каждый раз, когда есть что-то хорошее, есть и что-то похое. Потому что в жизни должно быть...
А. Кан
―
Какое-то равновесие, баланс.
Д. Стингрей
―
Поэтому многое стало лучше для музыкантов, но что-то и хуже.
С. Крючков
―
То есть вот эта «звёздность», обретённая к концу 80-х, в некотором смысле что-то и унесла? То есть разрушила некую, скажем так, интимность, что ли, этого общения. Я правильно понимаю?
Д. Стингрей
―
Конечно, правильно. Я много писала во второй книге по поводу моей карьеры.
С. Крючков
―
«Стингрей в Зазеркалье».
Д. Стингрей
―
Да, я была в Москве, вышло много моих пластинок, я делала много видеоклипов - всё это у меня было. А когда я закончила писать вторую книгу, я поняла, что реально важным для моего духа, для всего был первый период, когда я всё делала для других людей, для музыкантов. Это было лучше, чем когда я стала известной и всё это было у меня. Когда все эти музыканты стали реально известными, они получили деньги, квартиры, машины, намного улучшилась их жизнь, но я думаю (не знаю, может быть, только я), что каждый из этих людей немножко скучает по чему-то из того периода. Ты знаешь, это был...
А. Кан
―
Волшебный период, волшебное время.
Д. Стингрей
―
Ты не мог найти лучшего времени и делать лучше, чем в этот период.
С. Крючков
―
А вот это сопротивление со стороны системы придавало волшебства этому периоду? Может быть, когда этого сопротивления не стало, магия потихонечку рассеялась?
Д. Стингрей
―
Много перемен - в системе, везде. Но конечно, когда есть вот эти проблемы, когда что-то невозможно, это и лучше. Когда ты не можешь что-то делать, не можешь что-то получить, ты сильнее этого хочешь. Когда всё просто, тогда жизнь может быть более скучной. Как Лос-Анджелес. Мы живём в Лос-Анджелесе...
А. Кан
―
У нас нет таких проблем, таких трудностей.
Д. Стингрей
―
Даже погода - люди которые НРЗБ непогода. У нас ничего. А наши дети слабые, потому что у них никогда нет проблем. Поэтому лучшее искусство - всегда, в истории всего мира - вышло из мест, где есть проблемы. Проблемы дают очень хороше искусство.
Л. Аникина
―
А как вы начинали учить русский язык? Я читала, что русские музыканты учили английский по песням. Вы тоже учили русский по песням?
Д. Стингрей
―
Всю вот эту первую часть в Ленинграде я почти не говорила ни одного слова по-русски. Много говорила по-английски. Борис говорил по-английски, он английский поэт. А у Севы Гаккеля, Алекса был прекрасный английский. Виктор Цой много говорил по-английски. Костя не говорил по-английски, но мы тоже немного могли говорить - просто без слов. Юрий Каспарян не говорил. Я реально узнала русский, когда у меня были гастроли с музыкантами из Москвы и мы немного были в Сибири, где нечего было делать. И там, где говорили только по-русски, я начала немножко запоминать.Сергей Курёхин учил меня русским словам. Но это всегда были очень плохие слова, и он думал, что это очень смешно. Он сказал мне: «Давай ты скажешь это дипломатам». Конечно, что Сергей сказал мне делать, я всегда делала. И я говорила дипломатам очень плохие слова, и они просто всегда был в шоке. Курёхин смеялся - он думал, что это очень смешно.
Л. Аникина
―
Вы понимали, что это плохие слова?
Д. Стингрей
―
Только после. Но всё равно даже когда я поняла, что это плохо, я даже не сказала, что я поняла. Потому что радость на лице Курёхина - я просто хотела делать дальше то, что он хотел, чтобы я сделала.
С. Крючков
―
Давайте услышим эти голоса. Ваша совместная композиция вместе с Борисом Борисовичем.МУЗЫКА.
С. Крючков
―
Джоанна, на какой музыке вы росли? Насколько общей была та эстетическая почва с людьми круга ленинградского рок-клуба и в последующем, после того, как вы перебрались в Москву? Круг чтения, в конце концов.
Д. Стингрей
―
Мой первый бойфренд в школе, когда мне было 16 лет, был сумасшедшим от рок-музыки. Это он дал мне всё это. Он тоже делал что-то неправильное, нечестно работал. И когда был концерт в Лос-Анджелесе, он нашёл очень много билетов на концерт.
Д.Стингрей: Никогда не думала, что «Красная волна» будет хитом, что люди будут слушать, много миллионов будут слушать
А. Кан
―
Спекулянт был.
Д. Стингрей
―
Поэтому когда я была молодой, я много слушала Элиса Купера, Rolling Stones, Дэвида Боуи (это был мой самый любимый), Пола Маккартни. Я была на всех этих концертах, сидела там. Поэтому у меня был этот стандарт всего этого, хорошего американского рока.
С. Крючков
―
Традиционно, когда говорят о русском роке, взвешивают, сколько в нём наследия от западной музыкальной культуры, а сколько остросоциальной поэзии на злобу того дня. Русский рок - это феномен поэтический или музыкальный, на ваш взгляд? Или это комплексное явление и прежде всего такая человеческая вещь?
Д. Стингрей
―
Я могу сказать, что рок-музыка - это или хорошие песни или нет. Реально всё равно, если есть...
А. Кан
―
Неизбежное влияние. Всё, что мы видим и слышим в мире, влияет на нас.
Д. Стингрей
―
Я была первая американка, которая видела фестивали в ленинградском рок-клубе, и мне понравились многие группы. Я вседа думала: эти группы классные, но они немножко «как». Я говорила, что «Странные игры» были немножко как «Madness». Борис, как он играет и поёт, был как Дилан или Боуи. «Кино» было немножко как Duran Duran, Кинчев был как Билли Айдол. Ты просто думаешь это, это в твоей голове. Но для меня это было неважно, потому что это был хороший рок.Конечно, по поводу языка я поняла много лет спустя после всего этого. Я сделала «Красную волну» это был большой хит. Пресса писала об этом, люди смотрели и говорили: «Да, это интересная музыка, они выглядят как рок, это реальный рок». Но если они дальше слышали много русского рока, этого не было или было очень мало. Потому что, конечно, в роке есть две вещи - музыка и текст. Они понимали, что русский рок - это реальный рок, хороший. Но они не могли понять текст, и это проблема. Когда я делала выставки искусства моих друзей, этой проблемы не было. Потому что когда есть хорошая картина, человек просто видит, что это хорошая картина. Они даже не помнят, что это русская картина. Это просто искусство, потому что нет разницы. Искусство это искусство. А музыка - это другое, потому что есть язык.
С. Крючков
―
До новостей затронем ещё одну тему. «Красная волна» и концерты на Западе организация концертов на Западе - это был коммерчески успешный проект?
Л. Аникина
―
И как вообще американцы восприняли всё, что пришло из-за «железного занавеса»?
Д. Стингрей
―
Я была очень довольна реакцией американской публики и американской прессы. Потому что я думала, что, конечно, журнал Rolling Stones и все музыкальные журналы будут писать об этом, потому что это был первый взгляд. Но это было во всей прессе - на телевидении, в журнале «Time», в «Newsweek». Они были сумасшедшие. Вся Америка была сумасшедшей, потому что это реально был первый раз, когда они видели что-то из России, что они могли понять.Поэтому для меня это было большой успех. Я чувствовала себя довольной, когда видела, как всё случилось. Я никогда не думала, что «Красная волна» будет большим хитом, что люди будут слушать, много миллионов будут слушать. Я просто хотела открыть им глаза, что Россия - это не только то, что ты видишь в новостях. Это реальные люди, которые выглядят как мы, живут как у нас, они любят как у нас и они делают рок как у нас. Поэтому это было очень хорошо.
С. Крючков
―
Кстати, о новостях. Мы прервёмся на новости и рекламу и вернёмся сюда через несколько минут.НОВОСТИ.
РЕКЛАМА.
С. Крючков
―
Стас Крючков, Лиза Аникина, Джоанна Стингрей и Александр Кан - переводчик книги, которую написала и выпустила Джоанна - «Стингрей в Зазеркалье» и «Стингрей в Стране Чудес». Почему вы решили взяться за перо? Наступило время?
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, даже когда я уехала из России, каждый год 2-3 раза русская пресса звонил мне, хотел сделать интервью, отправить человека с камерой. И они всегда спрашивали меня те же самые вопросы: «Как ты приехала в Россию, как ты встретилась с Гребенщиковым?». Я просто устала. Я всегда хотела сделать историю на бумаге, чтобы все это знали. Я просто не знала, как это делать. Это просто случилось - как всегда в моей жизни. Это просто было время, чтобы сделать всё это. Я просто рада, что сейчас моя полная история есть в 2 книгах и все могут её узнать.
Л. Аникина
―
А для кого вы писали эту книгу?
Д. Стингрей
―
Эти 2 книги были бы невозможны без 3 человек. Первый - это я. Я писала о том, что было. Потом моя дочь. Она очень хорошо пишет, она поэт. Она переписала для меня. Она реально сделала так, что ты можешь почувствовать, как это было. Читаешь слова и понимаешь, как это было там. А после этого самым важным было то, что Алекс был переводчиком. АСТ хотели, чтобы это делал кто-то из их фирмы. Я была против. Я сказала: «Для меня это невозможно. Только один человек может это сделать для меня, и это Алекс. Он был вместе со мной, поэтому он понимает. Он очень хорошо пишет. Он очень умный человек». Я знала, что моя дочь и Алекс очень нужны. Все очень любят эту книгу, но без Алекса и Мэдисон это не было бы так хорошо, как сейчас.
С. Крючков
―
Вы думаете, что для Мэдисон придёт время написать её собственную книгу? Кто сейчас её герои? Кто герои её юности, о которых она расскажет в последующем?
Д. Стингрей
―
Она очень молодая, но всё время читает книги. Она, может быть, прочитала уже 200 книг. Она делает это всё время. Она тоже всегда писала с молодости. Она получила очень много...
А. Кан
―
Наград, премий. Ей даже вручали премию на сцене Карнеги-Холл, замечательного нью-йоркского зала, за короткие рассказы.
Д. Стингрей
―
Она тоже писала песни, музыку - очень много, с 12 лет. Поэтому мы сделали запись, но она не хотела, чтобы это было на публику. Но через 2 или 3 недели будет её альбом. Сейчас ей 23 года и она наконец согласна. Я была продюсером этой музыки. Я думаю, что это очень хороший альбом, и я очень рада, что это будет. Она только что закончила свой первый сценарий. Она сделала один сценарий, и мы сейчас попробуем найти агента в Америке, попробуем продать. Только что она начала второй сценарий. Это из...
Д.Стингрей: Моим первым фанатом в Москве была девочка, которой было 13
А. Кан
―
Русские сказки, на основе русских сказок. Баба-Яга.
Д. Стингрей
―
Да! Она только что начала. Посмотрим.
С. Крючков
―
А когда вы садились за эту книгу для того, чтобы освежить воспоминания, вы, наверное, встречались с кем-то из того старого круга? Раздавались звонки: «Здравствуй, Борис»?
Д. Стингрей
―
Первая книга - я помню эту историю, потому что мы всегда говорили об этом. В Америке у меня немножко был сценарий - 20 лет назад, 10 лет назад - по поводу этой первой части. Люди помогали мне - конечно, помогал Алекс, помогал Сева Гаккель. Поэтому это было просто. Вот вторая книга - это было трудно, и я это понимала. Поэтому я послала емайлы Гарику Сукачёву, Галанину, Алёше, который много работал с Гребенщиковым, Алексу. Моим первым фанатом в Москве была девочка, которой было 13. Она была моим большим фанатом, лидером моего фан-клуба. Она знает всё - все концерты, все даты, кем была я, кто были мои музыканты. Поэтому со второй книгой мне очень много помогали. И Гребенщикову я послала емайл.
Л. Аникина
―
А те, кто читали вашу книгу - из ваших друзей, из героев этой книги - как они к ней отнеслись?
Д. Стингрей
―
Для меня было очень важно знать, что думает Каспарян. Он сказал, что это очень хорошо, он был очень доволен. Африка написал мне, что это просто класс. Ты знаешь, они были очень довольны, потому что эта книга реально больше о них, чем обо мне. Это по поводу моей жизни, но они, все эти музыканты - это они герои, а не я. Поэтому, конечно, я думаю, что они все довольны, у них хорошее чувство.
С. Крючков
―
Там потрясающий слог. Думаю, заслуга Алекса в том, что он перевёл ваши слова достойным образом, тоже немалая.
Д. Стингрей
―
Конечно. Ты знаешь, что было важно? Я знаю разницу между тем, что писала я, и тем, что потом писала моя дочь. Моя дочь писала...
А. Кан
―
Она писала как роман.
Д. Стингрей
―
Она писала это почти как поэзию. Поэтому для меня было очень важно, чтобы русский вариант был очень похож. Чтобы это было легко читать, чтобы это было как поэзия. Поэтому я сказала Алексу: «Давай, смотри немножко...».
А. Кан
―
Несколько глав.
Д. Стингрей
―
«Ты можешь сделать это похожим на русский?». И конечно, он сказал: «Да», и он сделал. Недавно мне звонил один человек. Он хочет, может быть, сделать сериал со мной. Он говорит по-русски - он был здесь журналистом несколько лет. Он прочитал русский вариант, а потом я дала ему английский - он захотел прочитать английский. Я сказала: «Очень интересно, может, ты скажешь мне? Ты читал английский - Алекс сделал похоже?». Он сказал: «Да. Он тоже сделал как поэт, похоже». Поэтому я могу сказать, что эта книга не была бы такой без Алекса и без Мэдисон.
Л. Аникина
―
Если всё-таки говорить об аудитории: когда вы писали эту книгу, вы рассчитывали, что её будет читать какой-то узкий круг, ваши друзья, или россияне, например, или, наоборот, американцы? Кому, как вы считали, это будет интереснее всего?
Д. Стингрей
―
Нет, ты знаешь, 3 или 4 года назад я сделала вебсайт со всеми моими архивными фото. Я знала, что русским это понравится. Я поняла, как им это понравилось. По-моему, в первые 2 недели...
А. Кан
―
Полмиллиона человек зашли на мой сайт.
Д. Стингрей
―
За первые недели. Поэтому из этого я поняла, что многим русским людям очень интересен этот период, у них ностальгия по этому периоду. Поэтому я знала, что люди захотят читать эту книгу.
С. Крючков
―
Вы у себя пишите, что когда снова оказались здесь, вы узнали русских по их непроницаемым лицам и по сигарете в уголке губ. Насколько русские - в том числе и ваша нынешняя аудитория - изменились по сравнению с тем временем, когда вы здесь оказались впервые? Это другая страна или здесь есть нечто, постоянно воспроизводящее себя?
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, жалко, что сигареты ещё там. Но, конечно, когда я была, то, что я видела на улице - это совсем другое, чем то, что я смотрела в квартирах. В квартирах все весёлые, смешно, танцуют, говорят. А сейчас что-то другое. Сейчас ты как в квартире, так и на улице. Сейчас улица Москвы - это может быть Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Нет разницы.
С. Крючков
―
У нас тут по-разному бывает. У нас тут иногда очень весело на улицах.
Д. Стингрей
―
Может быть. Ты знаешь, я гуляю по Москве, была в ГУМе, в одном русском магазине там. Это как Беверли-Хиллз - это Gucci, это Fendi. Здесь сейчас очень много хороших ресторанов. Я помню, давно, когда я была в ресторане, я попробовала пищу - это был чёрный хлеб и, может быть, яйцо. Сейчас в Москве ты можешь всё, что хочешь. Здесь всё есть.
С. Крючков
―
Это же материальное. А вот в духовном плане, в экзистенциальном плане вы чувствуете, что сейчас страна свободна?
А. Кан
―
Это сложный вопрос и сложный ответ.
Д. Стингрей
―
Но я скажу - это, может быть, длинно. Когда я была в Москве в 1990 году, очень много людей - не рокеров, просто людей - всегда говорили: «Мы очень хотим быть свободными как в Америке». И я всегда говорила: «Ты не понимаешь, как свободна Америка. Конкретно мы свободны, но когда многие люди в Америке покупают дом, у них...»
А. Кан
―
Ипотека на 30 лет.
Д.Стингрей: Не понимают, как свободна Америка. Конкретно мы свободны, но когда многие люди в Америке покупают дом...
Д. Стингрей
―
Поэтому мы 30 лет должны каждый месяц платить деньги. Если нет, они заберут твой дом. Поэтому...
А. Кан
―
Люди скованы в течение этих 30 лет.
Д. Стингрей
―
Поэтому я знала, что когда русские люди 25 лет назад хотели быть как Америка, они не понимали, что это значит. Сколько мы платим - не денег, а вообще, в нашей душе, как мы живём. Когда я сделала мою книгу, я давала здесь много интервью и много времени проводила с обычными русскими людьми. Я думаю, что жизнь у многих людей стала лучше. А сделало ли это лучше их души, я не знаю. Как я сказала, во всём хорошем есть что-то плохое.
А. Кан
―
Как бы всё компенсируется. Хорошее компенсируется плохим, плохое хорошим.
Д. Стингрей
―
Вы здесь двое русских - у вас хорошая жизнь?
Л. Аникина
―
Для этого, наверное, нужно сравнить с тем, что было раньше. А если говорить о России тогда и о России сегодня, какая вам ближе?
Д. Стингрей
―
Конечно, то, что было. Потому что то, что было, изменило всё во мне. Я давно сказала: «Борис, ты должен знать, что то, какая я, Джоанна Стингрей, сейчас - это во многом из-за тебя, того, что ты дал мне». Поэтому ничего не может быть важнее, чем тот период. Как я сказала раньше...
А. Кан
―
Я была чистым листом бумаги, на котором можно было писать. Они помогли мне стать яркой, интересной картиной.
Д. Стингрей
―
Что может быть лучше, чем это? Поэтому моему сердцу, моей душе всегда очень близок этот период.
С. Крючков
―
Послушаем ещё одну композицию - «Рок-н-ролл мёртв».МУЗЫКА.
С. Крючков
―
Какова история этой песни?
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, когда я встретилась с Гребенщиковым, он послушал мою музыку, потом я послушала его и подумала: «Это круто». Потом мы много времени были у него на крыше, где, может быть, никто не слышал - время было другое. И когда мы были на крыше, он много играл. И первое, что он спел мне, было «Rock-n-roll is dead». Мне сразу понравилась эта песня. Просто эти слова, «Rock-n-roll is dead» - это целая идея. Я сразу подумала: «Это круто, крутая песня». И, может быть, через год после этого я написала для этого английский текст. Я делала песни из «Кино», из «Алисы», где я писала совсем другие английские слова. Но вот это «Rock-n-roll is dead» - я сделала близко к русской песне.
Л. Аникина
―
Если говорить об аудитории, которая вас сейчас знает, слушает, любит - как вы к ней относитесь? Что вы видите в этих людях?
Д. Стингрей
―
Что я получила от моих друзей, из их музыки - я поняла, что фанаты получают то же самое. Кода люди слышат «Кино» (даже хотя Виктора нет здесь почти 30 лет), когда они слышат Гребенщикова, это просто трогает их, трогает их души, их сердца. Это просто делает их лучше, заставляет их думать о чём-то. Поэтому я очень рада, что эта музыка ещё остаётся. Люди уже не все, но есть. Поэтому они всё время герои.
С. Крючков
―
Я помню, в моей юности был такой фильм - он назывался «Солнечные дни». Это время действительно было солнечным?
Д. Стингрей
―
Совсем не точно. Когда я начала писать книгу, человека, который пишет книги. Он мне сказал: «Знаешь, здесь всё хорошее - все хорошие, всё круто. А где что-нибудь плохое?». Я сказала: «Реально, не было». И знаешь, мои русские друзья говорили, что каждый раз, когда я приезжала, это было как вечеринка. Я была как Санта-Клаус - подарки и всё. Поэтому когда я была там, все были весёлые. Конечно, жизнь была трудная: как жить, как найти пищу. Ты знаешь, такого было много в это время. Одно я могу сказать: вот это всё...
А. Кан
―
Очереди за хлебом, за едой, за продуктами.
Д. Стингрей
―
Но это было больше, чем это. Большая очередь - ты стоишь и медленно... Иногда я почти там, я могу купить - может быть, ещё 5 человек...
А. Кан
―
Уже подошла.
Д. Стингрей
―
И вот этот человек, который работает там, просто уходит. И мы все стоим и никто не знает, уходит он в туалет, уходит он на 20-минутный перерыв или просто уходит домой. Никто не знает. Вот эта часть русской жизни в то время была очень плохой. Для меня это всегда было чувством, как...
А. Кан
―
Ты как статуя, и скульптор оталывает от тбя кусочки твоей собственной жизни.
С. Крючков
―
Ваша жизнь вне России, последние 20 лет в Америке - чем вы занимались наиболее активно?
Д. Стингрей
―
Жалко сказать, ничего особо интересного. Конечно, я была мамой, и это интересно. Когда моей дочери было 8, я захотела, чтобы она понимала весь мир. Чтобы она не думала, что Беревли-Хиллз - это мир. Поэтому когда ей было 8, мы ездили в очень многие страны. Неделю назад я была в Гренландии, и сейчас у меня 76 стран. Моя дочь была в 65. Это было очень интересно. Но кроме этого у меня есть 3 работы в Америке. Ты знаешь, у меня хороший дом в горах, это красиво. Я живу в Лос-Анджелесе - это одно из самых дорогих для жизни мест в Америке. Поэтому я много работаю. Мне интересно, с работой всё нормально. Из искусства я только занимаюсь музыкой своей дочери - я продюсер её музыки.
Л. Аникина
―
Вот по поводу дочери: она ведь была в России?
Д. Стингрей
―
Певый раз она была в 2004, когда ей было 8. НРЗБ И 1,5 года назад - в прошлом марте, когда была первая книга.
Л. Аникина
―
А для неё Россия стала тоже чем-то таким же важным, как была для вас?
Д. Стингрей
―
До этого, 1,5 года назад - нет. Когда я была молодой, я рассказывала много историй по поводу этого. Когда она была тинейджером, она не хотела ничего слышать о моей жизни. А 1,5 года назад, когда мы приехали в Санкт-Петербург, она встретилась с Юрой, с Африкой, с Сологубом, с Севой, потом с Борисом. Было холодно, но солнце - так красиво было в Санкт-Петербурге! И она в один день просто сказала: «Ты знаешь, я русская, я чувствую это». Потому что, конечно, её папа русский. И после этого всё переменилось. Утром в тот день, когда мы уезжали, мы были на квартире Гребенщикова. Мы сидели и говорили. И Мэдисон начала говорить: «Ты знаешь, жизнь трудная, есть много недобрых людей». И Борис сказал...
А. Кан
―
Так, по-философски, по-гребенщиковски.
Д. Стингрей
―
«Это твоё шоу, Мэдди, ты режиссёр. Если есть люди, которые тебе не нравятся - просто пошёл». И я видела, как я переменилась. Мы сидели с Гребенщиковым 35 лет назад - для меня это был шок, как всё переменилось. Поэтому ей было очень интересно в России. Сейчас, конечно, она молодая, поэтому всё, что она хочет делать - это меняться. Сейчас она в Колорадо...
А. Кан
―
Она занимается альпинизмом, скалолазанием в Скалистых горах в штате Колорадо.
С. Крючков
―
Мы немножко говорили с друзьями: «Вот, придёт Джоанна Стингрей». И многие, помимо музыки, помимо этого набора людей, этого круга, вспоминали вашу знаменитую акцию «Не надо мусорить».
Д. Стингрей
―
Я поняла, что здесь, в России, я хотела быть более чистым человеком, чем моя музыка. Ты знаешь, есть столько людей, которые слушают рок-н-ролл. Вот это «Не надо мусорить» всё время было на телевидении в России , и моя музыка, мой видеоклип тоже был очень часто. Я просто была очень довольна, что любую вещь, о которой я думала, я могу делать здесь. Я хотела делать мультфильм - я делала мультфильм. Я хотела снять этот мультфильм и быть на...
А. Кан
―
На вертолёте.
Д. Стингрей
―
И это получилось. Я хочу видеоклип, я хочу программу. Вот эта вторая книга - ты будешь читать это: это просто было очень хорошее время для меня. Ты знаешь, вот это всё - что делает «Гринпис» для нашего мира...
А. Кан
―
Для меня это была огромная страсть. Я просто была невероятно увлечена всем этим.
Д. Стингрей
―
Столько проблем, люди могут быть из Америки, из России, это трудно, это - всё это неважно, если есть наш мир, есть чистая вода, зелень, чистый воздух, всё это. Я всегда чувствовала, что это важно...
А. Кан
―
Чтобы мы помнили и заботились о планете.
Д.Стингрей: Когда дочери было 8, я захотела, чтобы она понимала весь мир. Чтобы не думала, что Беревли-Хиллз - это мир
Д. Стингрей
―
Поэтому ещё было удачно, что я немножко известная и я могу думать о вещах...И все известные - Макаревич, Гребенщиков, Сукачёв - мы можем делать с этим что-то, кроме нашей известности. Поэтому я очень любила делать все эти проекты. Я могу сказать, что каждый раз я звонила людям - Сукачёву, Макаревичу, Гребенщикову, спрашивала: «Ты можешь?» - они сразу говорили: «Да». Вот эта пластинка «Greenpeace Rocks» - они сразу были согласны.
С. Крючков
―
Была ещё одна такая большая совместная композиция, где весь цвет русского рока - «Всё это рок-н-ролл».МУЗЫКА.
С. Крючков
―
Там есть такие строчки про Сида Вишеса и Кобзона. Ваш выбор очевиден, но почему именно Кобзон стал объектом такой иронии?
А. Кан
―
Джоанна даже не знает, кто такой Кобзон.
Д. Стингрей
―
Ты знаешь, «God save the Queen» - это реально крутая песня.
А. Кан
―
Джонни Роттен на самом деле был даже лучше, чем Сид Вишес. Они были классная группа. Немножко анархии всегда хорошо.
С. Крючков
―
На ваш взгляд, эти чудесные времена - это Страна Чудес, это Зазеркалье... Не знаю, может быть, это немножко другая эпоха. Но вот сегодня это может повториться вот в этой стране? Вот вы - та девушка, которая прилетела сюда в 1984.
Д. Стингрей
―
Нет, я не думаю, что это может быть ещё раз. В Америке это было в 60-е годы. Это была фантастика. В России это было в 80-е годы. Я не думаю, что это может быть ещё раз. Может быть,будет что-то другое реально интересное. Но не то, как было. Из-за этого всем это интересно. Почему люди хотят читать эту книгу? Потому что было только одно такое время, и это уже было.
С. Крючков
―
Это уникальная точка, в которой сошлись пространство и время.
Д. Стингрей
―
Конечно!
С. Крючков
―
Это была Джоанна Стингрей - певица, писатель, продюсер, человек, сделавший очень много для нас; человек, которому мы говорим «спасибо». Программу провели сегодня Лиза Аникина...
Л. Аникина
―
...и Стас Крючков.
С. Крючков
―
Помогал нам в переводе Александр Кан. Благодарим вас, до свидания!