В Рождествено. К Набокову - Юлия Кантор, Ирина Авикайнен - Непрошедшее время - 2012-10-28

М. ПЕШКОВА: Люблю эти дни, когда опала листва, еще не выпал снег и в просвете между деревьев люблю усадебные дома. Стараюсь воскресить тех, кто там жил, больше узнать о нравах их обитателей, о судьбах, о потомках, кто жил по соседству, с кем дружили. Пушкинская охота к перемене мест по осени покоя не дает мне. Раньше часто ездила на экскурсии, а если не удается уехать, стараюсь расспрашивать коллег и друзей о том, в каких усадьбах они бывали и что им там было дорого. Так, при встрече с доктором исторически наук, санкт-петербургским профессором Юлией Кантор, говоря о датах этой осени, помимо 95-летия Октябрьского переворота. Говорили о тех, кто был выслан осенью 22 года из страны на «философском пароходе». Набоков выслан не был. Более чем обеспеченная семья в 19 году эмигрировала. «Рождествено» под Петербургом, подаренное дядюшкой будущему писателю, так и не ставшему Нобелевским лауреатом, влечет давно. Вот и хотелось поехать нынешней осенью, но не случилось.

Ю. КАНТОР: К этой волне отъезда русской интеллигенции к исходу интеллектуальной мысли из России семья Набоковых имеет непосредственное отношение, потому что лидер кадетской партии - его отец. Человек, который подписал знаменитое выборгское восстание, из-за этого даже был заключен в Петропавловскую крепость, за призывы к сопротивлению Правительству. Он был лишен права избираться в Государственную думу. Это было накануне краха Российской Империи. В 19 году семья Набоковых окончательно покинула Россию. Они уезжали не из Петрограда, они уезжали их Крыма. Собственно, Набокову в 19 году было ровно 20 лет. Русская история настигла Владимира Дмитриевича Набокова – отца, уже в эмиграции. В него стрелял русский офицер-монархист в театре. Пуля была предназначена Милюкову. Есть версии, что Набоков закрывал его грудью. Есть другая версия, что монархист перепутал лица. Оба лица были абсолютно одинаково известны. Вот эти пули сразили В.Д.Набокова. Что касается семьи и изгнания, то судьба Набоковых относительно благополучна. Успешное образование, публикации, популярность не только в русскоязычной среде, но и в англоязычной. Уже к 40 годам Набоков становится знаменитым англоязычным писателем. Переходит окончательно на английских. Англоман Владимир Дмитриевич Набоков детей воспитывал не только в английских традициях, но и на английском языке. Детство писателя прошло в самом центре Петербурга, на Большой Морской улице, д.47, там сейчас музей на одном этаже. На других этажах газета «Невское время». В воспоминаниях, например, в «Других берегах», звучат ностальгические ноты, связанные с петербургским периодом жизни писателя. Но щемящей ностальгии, как по усадьбе, по «Рождествено», даже по отношению к Петербургу у Набокова нет. Это удивительно, потому что сугубо городской человек, достаточно прагматичный в своей ностальгии, как это видно даже по «Другим берегам». Эту тоску, эту боль, эти разбитые иллюзии он чувствует по тем местам, где прошли самые счастливые дни отрочества и юности – это фамильная усадьба. «Рождествено», существующее сейчас как музей литературный и историко- краеведческий в одном лице, это имение дяди Набокова, Василия Рукавишникова, брата его матери. Собственно, оно перешло в наследство Владимиру Владимировичу, когда он стал совершеннолетним. В официальном статусе – имение Набокова – оно пребывало два года. Рядом находилось другое имение там же. Именно из этой близости познакомилась Елена Рукавишникова и Владимир Набоков. Эти два места для Набокова слились воедино в эту ностальгию. У него очень поэтические нотки в прозе. «Каждый помнит какую-то русскую реку. С именем тихим и милым, что камышовая тишь». Вслушайтесь в это созвучие, камыш-тишь. На холме стоит великолепный дом екатерининского ампира, сохранившийся памятник деревянного ампира, который пощадила даже война. Пощадила это здание война, потому что в нем размещалось штаб армии Паулюса, еще она историческая веха. До войны там был детский дом, после войны – техникум. Музей создавался как народный, еще в советское время, когда имя Набокова произносилось шепотом. В постсоветское время музей получил полноценный статус, там замечательный коллектив, там очень интересная экспозиция, которую чудом удалось спасти после пожара в1996 году. Есть разные версии, почему это произошло. В течение нескольких лет это время, начало 90-х годов, когда красивые заповедные участки земли переживали нашествие тех, кто собирался там строить коттеджи. Так было и с пушкинскими горами, поскольку набоковский дом окружен потрясающим парком. Сейчас, хотя более насыщенное шоссе Петербург - Киев рассекает «Рождествено», но память в воздухе, материализованная в этом доме, по-прежнему живет. Сын В. Набокова Дмитрий, посещал в конце 90-х годов фамильную усадьбу. Я была в небольшой группе петербургских историков, которые были приглашены на эту поездку. Он боялся, что те рассказы отца, которые он слышал с детства, останутся только рассказами. Ничего здесь нет после всех революций. Но он увидел те же обрывы, ту же нетронутость реки. После этого визита Дмитрий Владимирович не возвращался больше. Но впечатления были такие рассудочно - прагматичные. Больше контактов с ним не было. Он не возвращался узнать. Знания в отличие от воспоминаний, это категория прагматическая, а для писателя Набокова вся жизнь, как он сам напишет в стихах: « В благополучном изгнании» была отнюдь не прагматично ностальгической. Хотя семью Набокова изгнание не коснулось на «философском пароходе». Как говорили большевики, акт предусмотрительной гуманности, потому что те, кто был выслан, это цвет русской интеллигенции, те выжили, сохранили язык. Для тех, кто остался в России, все только началось и закончилось Соловками и расстрелами 30-х. Литература русского зарубежья на протяжении двух поколении продолжала существовать. Набоков не возвращался в русскую литературу, не порывал с ней связи. В стихах раннего Набокова, отличающихся от строк его прозаических произведений, звучит инфернальная связь с тем, что происходит в России.

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать,

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

и весь в черемухе овраг.

В этом стихотворении, написанным в 27 году, прямая перекличка с Гумилевым, который в 19 году остался, хоть и предчувствовал гибель. Вот Гумилев:

Мой час

Еще не наступил рассвет,

Ни ночи нет, ни утра нет,

Ворона под моим окном

Спросонья шевелит крылом,

И в небе за звездой звезда

Истаивает навсегда.

Что произошло с Гумилевым нам известно, и с сыном А. Ахматовой и Гумилева, о чем сама Ахматова напишет в « Стоне»:

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне.

Это уже позже. Для Набокова это наваждение памяти станет возвращаться вполне успешно в его жизнь. «В глаза, как пристальное дуло, глядит горящий циферблат. … Оцепенелого сознанья коснется тиканье часов, благополучного изгнанья я снова чувствую покров».

Интересно, что много лет спустя, 20-30 годы, вот этот «покров благополучного изгнания» от памяти, от воспоминаний Набокова не защитил.

Не знаю, нежные, но из чужой страны

гляжу я в глубину тоскующего сада;

я помню вечера в начале листопада,

и дуб мой на лугу, и запах медовой,

и желтую луну над черными ветвями,-

и плачу, и лечу, и в сумерки я с вами

витаю и дышу над ласковой листвой.

Вот этот тоскующий сад, я, например, больше всего люблю гулять именно в августе в этот тоскующий сад. Там смешанный лес, действительно, шепчет, что-то рассказывает. В этом лесу встретились родители Набокова. Для него этот сад был свят еще и другим, там он встречался еще отроком со своей первой любовью. Навсегда покидая Россию, двадцатилетний Набоков, в 19 году ему было 20 лет, он 99 года рождения. Набоков говорил, что он категорически презирает тех, для кого случившееся в России в 1917 году, эта катастрофа, которая произошла с Россией. Для кого эта катастрофа - главное, потому что их лишили имущества. Набокова возмущал строй, который воцарился в России. С его террором, с его бесчеловечностью. И это ощущение случившейся катастрофы, Набоковы же были в России два года 17-18, ну, в 19 они уехали не из Петрограда, как мы уже говорили, а из Крыма. Но это ощущение катастрофы вылилось в метафору:

Я выехал давно, и вечер неродной

рдел над равниною нерусской,

и стихословили колеса подо мной,

и я уснул на лавке узкой.

Была передо мной вся молодость моя:

плетень, рябина подле клена,

чернеющий навес, и мокрая скамья,

и станционная икона.

И это длилось миг... Блестя, поплыли прочь

скамья, кусты, фонарь смиренный...

Вот хлынула опять чудовищная ночь,

и мчусь я, крошечный и пленный.

Дорога черная, без цели, без конца,

толчки глухие, вздох и выдох,

и жалоба колес, как повесть беглеца

о прежних тюрьмах и обидах.

Опять «перекличка во мраке» - уже от Гумилева, конечно, к Марине Цветаевой, с его ностальгией, давно «разоблаченною морокой». Помните?

«Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все − равно, и все − едино.

Но если по дороге − куст

Встает, особенно − рябина».

Ну, Марина Цветаева пыталась поверить в поправимость этой разлуки. Вернулась, чтобы повеситься в Елабуге. Набоков экспериментов, будучи прагматиком, над собой не ставил и никаких иллюзий к государству рабочих и крестьян не испытывал. А вот несоразмерная юношескому возрасту, ностальгия стала константой, сопровождавшей все его творчество. «Может быть... я еще выйду с той станции... Погода будет вероятно серенькая... Когда дойду до тех мест, где вырос... все-таки кое-что, бесконечное и непоколебимо верное мне, разгляжу - хотя бы потому, что глаза у меня все-таки сделаны из того же, что тамошняя серость, светлость, сырость». Но этого «может быть» так и не случилось.

М.ПЕШКОВА: После того, как «Рождествено» сгорело, его решили отстроить заново? Что это было? Расследовали ли причины пожара?

Ю.КАНТОР: «Рождествено» не сгорело, оно горело. Действительно был страшный пожар, но, во-первых, очень быстро потушили, моментально практически, потому что там сторож, естественно, находился, моментально приехали пожарные. Но там, помимо всего прочего, есть уникальный человек, гений тех мест. Архитектор - Александр Сёмочкин, всю жизнь проживший там, человек, от бога архитектор, при этом, умеющий очень хорошо все делать руками. Он использовал ту технику, которую, в общем-то, практически, у нас, к большому сожалению, не очень популярна. У нас проще разрушить. К сожалению, этим страдает и Петербург, и Москва. Когда памятник рушится до конца и если там не строится что-то новое, то он восстанавливается с нуля, переставая быть материализованной духовной памятью. В случае с Набоковским домом, с усадьбой «Рождествено» было так: каждую досочку, которая сохранилась, реставрировали. Рядом с ней, окончательно сгоревшей, ставили новые доски. Все, что можно было очистить от золы и обуглившееся снимали, реставрировали, укрепляли и оставляли. То есть можно сказать, что дом остался подлинным историческим, литературным, соответственно, памятником. Вообще-то, такая техника очень популярна многие десятилетия в Японии. Вот, потому там можно говорить, что там есть дома 10, 9 и прочих веков. Там есть понятие постепенной замены конструкций. Особенно это связано с деревом. То есть, начиная бог знает с каких веков, заменяются доски. Да, понятно, что, может быть, тех первых, которые были в 9 и прочих веках, уже нет. Но там нет замены одновременной, и потому, одно передает другому эту память. В дереве, камне и так далее. И, поскольку интерьеры удалось спасти, хотя, опять же, музей, когда создавался несколько десятилетий назад, музей создавался по крупицам, между прочим, очень интересно. Когда кинули клич пол восстановлению экспозиции и подлинных каких-то вещей, у некоторых людей, очень пожилых людей с дореволюционного времени, которые живут в «Рождествено» или в округе, сохранились какие-то вещи, приносили их. Покупались вещи той же эпохи на аукционах. Кто-то, поскольку у музея финансовых возможностей нет, это областной музей, хотя он федерального значения, я бы сказала. Вот, люди приносили. Кто-то приносил кружевные перчатки, прямая иллюзия с Еленой Ивановной Рукавишниковой. Кто-то приносил пудреницу с заячьим хвостиком для того, чтобы пудриться. Кто-то приносил вещи, олицетворяющие собой элементы дворянского усадебного быта. Постепенно это пополнялось. Что-то делалось в духе эпохи, что-то по небольшим возможностям музея покупалось. Сохранились фотографии начала 20 века, конечно, и восстанавливались интерьеры, обои. Знаменитая шашечница пола, о которой пишет Набоков, в зале двухцветном с огромной люстрой, где, собственно, и проходили дачные вечера Набоковых. Все это восстанавливалось много лет назад. Ну, и, соответственно, после пожара в 1996 году постепенно это уже к 2000, то есть 10 лет спустя, к середине 2005-х годов, там, 2005-2006 все это постепенно восстанавливалось. Вот, так сказать, духовным содействием, взаимодействием тех, кому это было не все равно. Набоковский дом, что интересно, даже кто представления не имеют о Набокове и его не читал, но проезжая мимо этих мест и видя этот потрясающий особняк, он перламутрового серого цвета, родного перламутрового серого, известно, как он был покрашен при Набоковых. С белыми колоннами, там четырех фасадный дом, изумительно красиво, с римскими портиками четырьмя. Все обращают на него внимание. Напротив, на противоположном берегу реки, стоит замечательная церковь из красного кирпича и с синей крышей Рождества Пресвятой Богородицы. Там фамильный склеп Рукавишниковых, тоже не разрушенный, тоже стоит. И церковь такая чудесная, тихая церковь над рекой, то есть там две доминанты: церковь и дом Набоковых. Там, на двух холмах. Ну, это удивительное место. Чуть ниже, на излучине реки, находится обелиск с советским солдатом, павшим за освобождение этих мест. Это братская могила, над которой обелиск. Ну, вообще, если говорить об этих местах, там память о всех войнах. Совсем недалеко, если мы пойдем по топонимике этих мест, совсем недалеко находится Сиверское, еще рядышком, буквально в нескольких километрах, бывшее имение Витгенштейнов− Дружноселье. А, собственно, на Сиверской улице, называлась когда-то Фельдмаршальская, главная улица в честь Витгенштейна. Теперь она носит название то ли Советская, то ли Коммунистическая. Она так и не переименована. Совсем рядом домик «Станционного смотрителя», дом Самсона Вырина, дом литературного героя, еще одна прямая аллюзия с литературой. История наслаивается на историю, литература на литературу. Нет такой плотности литературно-исторической, пожалуй, может быть, нигде на северо-западе, да и не только на нем, как в этих местах. Потому что и природа, и, говорят, какие-то радоновые излучения создают уникальный историко-культурный контекст.

М.ПЕШКОВА: Продолжение странствий по окрестностям «Рождествено» в разговоре с директором музея – усадьбы Ириной Авикайнен. Музею 55 лет на днях и, конечно, год двухсотлетия Бородинского сражения не могла не спросить о генерале - фельдмаршале с 1826 года, Петре Христиановиче Витгенштейне. В 12 году он командовал первым отдельным пехотным корпусом на Петербургском направлении.

И.АВИКАЙНЕН: Это была именно та усадьба, которую Петр Христианович купил на деньги, поднесенные ему благодарным Петербургским купечеством, как защитнику столицы Российской империи в войне 1915 года. Усадьба Дружноселье была майоратом, передавалось от отца к старшему сыну, и последним владельцем усадьбы был Витгенштейн, женатый на сестре Владимира Дмитриевича Набокова. У нас такая прямая связь между Набоковым и Витгенштейнами прослеживается. Судьба усадьбы не очень благоприятна. После революции она была разрушена практически. Усадебный дом, старый, постройки 17 века сохранился до сих пор, но в достаточно жалком состоянии. На территории усадьбы сохранился прекрасный парк и, самое главное, это костел Святой Стефаниды, построенный как семейная усыпальница. Архитектор Александ Брюллов. В этом году начались противоаварийные работы, поэтому есть шанс, что усадьба возродится. К сожалению, в здании богадельни сейчас располагается туберкулезная больница, это создает очень большие проблемы. Потомки Льва Петровича Витгенштейна − это старшего сына Петра Христиановича, при котором эта усадьба и расцвела, есть информация о том, что один из его потомков воевал, к сожалению, на стороне фашистской Германии, какое-то время побывал на территории усадьбы своих предков. В этом году вышла замечательная книга Аллы Краско, посвященная Петру Христиановичу Витгенштейну, для которой много информации было получено от потомков семьи Витгенштейна. Благодаря поддержке администрации района и частной инициативе проводятся противоаварийные работы.

М.ПЕШКОВА: Мне хотелось узнать про Анастасию Матвеевну Рылееву, маму декабриста. Её могила находится в «Рождествено». Именно этот вопрос я и адресовала директору музея.

И.АВИКАЙНЕН: Соседняя усадьба Батово − это буквально 2 километра выше по реке. С 1800 года принадлежала семье Рылеевых. Её хозяйка была Анастасия Матвеевна Рылеева. Это единственная усадьба, которая после казни декабристов перешла его супруге, была продана за долги и через короткое время перешла во владение семьи Набоковых. Она была куплена прабабушкой писателя и потом перешла к его бабушкам, Марии Корф, в замужестве Набоковой, и очень часто упоминается в произведениях Набокова и его переписке. И также эта усадьба − такой семейный фольклор, который связан с именем Рылеева. У Набокова в комментариях к «Евгению Онегину» даже описывается дуэль между Пушкиным и Рылеевым, в которой, как он предполагает, могла проходить в Батова. Ну, а могила Анастасии Матвеевны сохранилась до сих пор. Она находится в центре старого Рождественского кладбища. И, кстати, недалеко находится одна тоже историческая и очень памятная для нас могила − это могила супруги Ивана Шишкина.

М.ПЕШКОВА: А какова судьба жены художника Шишкина?

И.АВИКАЙНЕН: Она умерла молодой после рождения дочери, так и не оправившись. Была одной из первых 30 женщин, поступивших в академию художеств. Её учителем был Иван Иванович Шишкин, впоследствии она стала его супругой. Семья проводила летние месяцы в Сиверской и в Выре. Поэтому, как раз смерть супруги застала художника на даче. Похоронена она в «Рождествено» на склоне холма, и художником даже была выстроена пристань, чтобы можно было на лодке подплывать и подниматься к могиле.

М.ПЕШКОВА: Санкт-Петербургский историк, профессор государственного педагогического университета Юлия Кантор и директор музея- усадьбы «Рождествено», Ирина Авикайнен в странствии по имению Набокова. Звукорежиссер− Александр Смирнов, я, Майя Пешкова, Программа «Непрошедшее время».