Теперь всё это помнят только «старожилы»
В постсоветской России было пять политических режимов. При Ельцине было два – 1991-1993, и затем 1994-1999. При Путине их было три – 2000-2010, потом 2011-2020, и вот теперь 2020 – и дальше. При Ельцине переход четко зафиксирован парламентским кризисом 1993 года. А при Путине границы перехода плюс-минус год-два – они слегка размыты, но тем не менее это три политических режима, а не один.
А общество (точнее: что-то, что мы называем “общество”, за неимением другого более точного слова обозначающего нечто между “обществом” и “населением”) было одно. Оно менялось. Но это было то же самое общество. Его очень хорошо описал уже 20 лет назад покойный Борис Дубин, например. Это – “постсоветское”, атомизированное, ресентиментное общество, с низким уровнем доверия к институциям и т.д. И “размазанное” как каша по тарелке – по очень большой территории, которая активно заселялась с XVIII века “гарнизонными городками”. И как правильно писал Игорь Клямкин, развитие территории определялось “волнами милитаризации”. При всей глубокой разнице территориальных традиций у этого общества есть устойчивое представление о “начальстве”.
В целом это общество, которое я увидел, когда достиг “возраста зрения”- в 1975 году примерно – и которое мучается до сих пор – сложилось в результате наложения реставрации 70-х гг. на десталинизацию 60-х гг. Весь корпус упоминаний, вся культурная клавиатура этого общества на всех его этажах еще активно хранит в коллективной памяти культурных героев 60-х, а предыдущую форму себя помнит по 70-м гг. Дальше там уже – “античность”.
При каждом постсоветском политическом режиме в РФ “что-то модернизировалось”. И какие-то сегменты общества были вовлечены в эту модернизацию. “Стратегически”, т.е. на уровнях идеологических нарративов, было пять базовых тезисов, оформлявших эту “модернизацию” в разные годы. Все эти тезисы потерпели поражение. Первый: “развитие рынка и конкуренции приведет к укреплению демократии”. Второй: “Институциональное развитие изменит общество”. Третий: “Развитие гражданского общества удержит от узурпации власти”. Четвертый: “Средний класс обеспечит верховенство права, достоинство человека и политическую конкуренцию”. Пятый: “Развитие глобальных городов предотвратит автаркию”.
Можно даже сказать, что в каком-то – но извращенном смысле – все пять рамок сработали, в том смысле, что первая часть каждого тезиса состоялась, но без – ожидаемого, необходимого следствия. Например, конкуренция. Только что Набиуллина сказала: устояли перед санкциями только потому что это “конкурентная” экономика. Институции? Просто фантастическое развитие институций (особенно при “третьем политическом режиме”, 2000-2010). “Средний класс”? Да, сформировался. И выехал на лазурный берег. Глобальные города? Стремительный взлет культуры глобального города в Новосибирске и Перми за 30 лет.
Но при этом “общество” (то есть население) так же мыслит себя само и свое “начальство” примерно, как в 1975 году.
Некоторые крупные деятели вплоть до 2010 года были уверены в том, что конкуренция и институты приведут и к политической модернизации. Во всяком случае, например, Кудрин. Действительно, если политический режим 1993-1999 был центрирован на том, что надо втянуть население в рынок и породить буржуазный “средний класс”, который будет гарантом невозврата к коммунизму, то политический режим 2000-2010 – это фейерверк “институционального развития” (доклад МВФ 2004 года “Россия приходит в себя” сейчас нельзя перечитывать без слез) – тут все тебе и реформа госрасходов, и развитие банкинга, и налоговая реформа – и вообще все макроэкономические институты приветствуются глобальными институтами бурными аплодисментами, дело идет…
Теперь все это помнят только “старожилы”. На дворе пятый политический режим (с 2020 года) – война, ракетные обстрелы Одессы, ничего не осталось вообще от всех этих рамочных описаний “от формирования среднего класса – к судебной реформе…
Как в периоды этих пяти режимов теоретически осмыслялось состояние общества? Что говорила “политология” (в нашем, российском смысле, т.е. некоторое теоретизирование на политические темы без всяких методологий)? Режим 1991-1993 был центрирован на страхе “красно-коричневой угрозы”. Лучшим выражением была книга Александра Янова “После Ельцина”, смысл ее сводился к тому, что это была российская “веймарская республика”, а впереди “имперский национализм” неизбежно вырождающийся в фашизм. На уровне политической публицистики общество мыслилось как резервуар этой “красно-коричневой угрозы”. На этом бензине все работало. При политическом режиме 1993-1999 в России оформилась академическая политология. И в этот период главная тема в интерпретации общества – “патернализм”, “патримониальное общество”. Были потоки статей, монографий, это был мейнстрим: “патримониальное” (это звучало из каждого политологического утюга). То есть связка “угроза/дефицит” переехала в понимании общества от “красно-коричневой угрозы” – к концепции Левада-центра. Ядром этого понимания было то, что это “общество” – не породит из себя никакого “фашизма”, а будет находиться в бесконечном состоянии общественной аномии. Оно – атомизировано, стоит на специфическом понимании “подчинения/неподчинения”, оно – “семейное” в худшем смысле, т.е. оно может собой руководить только через “кланы”. Это и есть грубо говоря “патримониализм”. И политически этому была противопоставлена концепция “среднего класса” (Эксперт, Полит.ру, вся властная и общественная аналитика вращались вокруг того, что уже формируется “средний класс”, скоро он сформируется – и тогда “патримониализм” будет преодолен, переработан – и общество перейдет в другое состояние, в котором от семейственности можно перейти к республике).
Как интерпретировалось общество при третьем политическом режиме (2000-2010)? К 2005 году оформились две фундаментальные линии: идентичность и институты. Так называемая “сурковщина” – это большая интеллектуальная работа вокруг “идентичности” (кто мы? где мы? как это общество совмещает Сталина и Серафима Саровского, как сформулировать вообще основания всей этой каши). Параллельно шла вторая линия (“вышка” и прочий Аузан): тут главная мысль была теперь уже не в “среднем классе” (который нас выведет из египетского плена), а в “институтах”. Теперь из каждого политологического утюга неслось “институциональное развитие”. Короче, одно крыло было занято созданием какой-то “гражданской религии” для этого проблемного “населения”, а другое крыло создавало “институты” для этого проблемного населения. Оба крыла в третьем политическом режиме пухли как на дрожжах. Вышка расселялась в 17 зданий, гайдаровец Мау во главе РАНХиГС как губка впитывал всех, кто понимал хоть в чем-нибудь полезном. Одновременно пухли “структуры идентичности” (РИА Новости толкали “георгиевскую ленту” в массы, Сурков – концепцию суверенитета, Эрнст – пробуждал “Имя Росси” и т.д. и т.п.). То есть этот третий политический режим восполнял дефицит “индентичности” и дефицит “институтов”.
(Дисклеймер: не получилось).